Лето в Нью-Йорке выдалось на удивление не знойным, чему Андерс был рад вдвойне: только что переехал, и уже так повезло. К тому же, Леннарт после переезда практически расцвёл. Берг вёл себя так, что Лэйну даже на одной со своим протеже жилплощади удавалось чувствовать себя комфортно — он практически перестал прикладываться к бутылке, а потому весь алкоголь в квартире был либо закупорен, либо только начат. Ранее Андерс, конечно, представлял теоретическую возможность существования с Леннартом под одной крышей, но единственным исходом такого сожительства Андерс видел, как минимум, постоянные запои; как максимум, один труп; если не повезёт — два.

Сейчас, конечно, всё было иначе: худшие опасения не оправдались, а потому вечно напряжённый Лэйн наконец-то смог вздохнуть с облегчением. Фру Берг была довольна тем, что «её Лелле» обрёл покой, смог отвлечься от тягостных переживаний и сменил пространное и угрюмое выражение лица на более жизнерадостное, пусть и неизменно спокойное. Конечно, о том, как выглядит сын, она узнала от Андерса — как тут не скажешь, когда об этом спрашивают через каждые три минуты разговора?

— Да, фру Берг, он нормально питается, — Лэйн вовремя успевает увернуться, когда из-за поворота вылетает велосипедист в вытянутой тельняшке, но коробка с маскарпоне всё-таки падает и откатывается в сторону. — Чёрт... Нет, фру Берг, я ничего не говорил. Нет, у нас нет весов, чтобы следить за этим. Купить? Но... Хм, если Вы настаиваете, — Андерс закатывает глаза, ногой пододвигая коробочку к себе, а потом, поддерживая телефон плечом, наклоняется за ней. — Да, я как раз из магазина иду, я Вам уже сказал. Ну... Тут овощи, мясо, яйца... Какие? Перепелиные и обычные. В смысле, куриные. Да. Да, с утра по одному сырому. Конечно же контролирую, как иначе, фру Берг.
Андерс поднимает упаковку, кладёт её обратно и даже не краснеет: Лелле ненавидит сырые яйца (да какой нормальный человек может их любить?!), но Андерс предпочитает лгать, нежели продлевать этот разговор ещё на пол часа.
— Да, я понял. Чек прислать? Что?.. А, Вы мне доверяете. Очень приятно, фру Берг. Да, я тоже был рад поговорить, — он открывает дверь ключом, попадая в замок с третьего раза. — Хорошо, я передам привет. До свидания.

На входе Андерса никто не встречает. Конечно, Леннарт — не собачка, чтобы каждый раз выбегать навстречу хозяину, поскуливая от невыносимой тоски, что съедала во время отсутствия, но Лэйн всё равно недовольно кривит губы, входя в квартиру с пакетом наперевес. Но напрягается он, конечно же, не из-за этого: стоит немного прислушаться, и можно услышать, как кто-то всхлипывает.
Хотя... Кто-то — ненужное местоимение.

Маскарпоне снова летит на пол, стоит Андерсу сорваться с места и рвануть в кухню, откуда и доносится звук; следом за картонной коробкой вываливается и пучок сельдерея, быстро закатываясь под стол. Лэйн вовремя вспоминает, что выпускать пакет из рук категорически нельзя, но картина, которая предстаёт перед глазами, любого другого заставила бы в ужасе закрыть рот ладонью.

— Ты... Зачем... — всё, что может сказать Андерс; он отставляет ношу в сторону, на стул, и из потерявшего опору пакета следом за сельдереем под стол закатываются два зелёных яблока. — Леннарт, какого чёрта?!
Дрожащими пальцами Лэйн достаёт из кармана телефон, быстро набирая номер скорой — первое, что он запомнил, когда они только переехали в эту квартиру. Так, на всякий случай.
Как знал, что Лелле однажды придёт в голову пробить собственную ладонь кухонным ножом.

Монотонные гудки в трубке перебивают голос Лелле. Андерс уверен, что состояние Леннарта граничит с безумием, но, если взглянуть со стороны, сложно сказать, кто более нестабилен — Берг, бессознательно вогнавший в ладонь кухонный нож, или же Лэйн, не распознающий голоса оператора и реагирующий на него очень запоздало.
— Да, адрес... — Андерс отворачивается от Леннарта, чтобы сосредоточиться на разговоре и ответить на все вопросы правильно, ничего не упустив и сдуру не перепутав. Он называет адрес дважды, потому что его голос то и дело ухает вниз, и из горла исторгается только сиплое хрипение.
— Пробил ладонь ножом. Я думаю... Не больше часа назад. Крови не много, да... Как не вынимать? Но ему больно... — Андерс оборачивается через плечо и, встретив испуганный взгляд Лелле, нервно сглатывает. — Я понял, да, успокоительное... Хорошо, приезжайте скорее.

Он чуть не роняет телефон, когда руки сбивает тремор. Когда он нашёл Леннарта на полу в его старой квартире, не было такого сумасшествия, не было паники: Андерс прекрасно знал, что надо делать, он действовал трезво и быстро. Почему же сейчас, подходя к пытающемуся вырваться (то, как он дёргается, пытаясь освободиться от ножа, определённо говорит о высшей степени непонимания происходящего) Леннарту, Лэйн чувствует себя так, словно оказывается в такой ситуации впервые? Его охватывает паника, глаза застилает пелена, которая не даёт нормально соображать — в голове возникает слишком много вопросов, которые не должны волновать сейчас: единственное, что важно в данный момент, это не причина, по которой Лелле сделал это; не то, каким образом фру Берг будет вымещать свой гнев на самом Андерсе.
Важнее всего сейчас поддерживать Лелле в сознании до приезда скорой.

— Лелле, — тихо зовёт Андерс, аккуратно кладя руку на противоположное пробитой ладони предплечье и чуть сжимая его пальцами. — Я сейчас отойду буквально на секунду. Ты должен выпить успокоительное. Врач сказал, что нож вынимать нельзя, — наблюдая, как Лелле вновь дёргается, Андерс сильнее стягивает ткань рубашки и наклоняется ближе, опаляя дыханием ухо Берга. — Не вырывай руку, пожалуйста, врач совсем скоро приедет. Всё будет хорошо.

Голос дрожит; Лэйн выходит в коридор, зажимая рот ладонью. Хочется упереться спиной в стену и скатиться по ней вниз; обнять колени и заплакать. К сожалению, для Андерса это не выход, а потому приходится брать себя в руки, чтобы не показывать своего волнения. Приходится закусывать губу до крови, чтобы не сорваться и не выпить. По крайней мере, точно не сейчас. Он входит в гостиную, взглядом ища аптечку. Леннарт пользуется ею редко, а вот Андерс, как обладатель хронических головных болей, просто завсегдатай местной аптеки. Кажется, в небольшой коробке с красным крестом на крышке была валериана. Правда, взгляд первым делом натыкается на открытый ноутбук, и Андерсу кажется, что в нём он сможет найти ответ на один из волнующих в данный момент вопросов.

Экран загорается, стоит коснуться тачпада. Хватает короткого взгляда для того, чтобы распознать комментарий, ставший пусковым механизмом для истерии Леннарта. Была бы воля Андерса, он бы обязательно набил морду жутко остроумному сталкеру... Хотя проще, конечно, просто перекрыть Лелле доступ к интернету. Правда, недовольство по этому поводу может вылиться во что-то более масштабное, чем нож в ладони.

Андерс возвращается буквально через несколько секунд. Он ставит стакан с водой перед Леннартом, предварительно накапав туда двойную разовую дозу настойки: ничего хорошего в том, что Берг вырубится, не будет, но с таким перевозбуждением нервной системы это ему не грозит. Попробуйте заснуть, когда у вас в одной из частей тела располагается лезвие вогнанного по рукоять ножа.
— Пей, — произносит Андерс, громко сглатывая; когда Лелле берёт стакан в ладонь, вода расплёскивается — он не может держать его из-за сбивающего мышцы тремора. Лэйн, напрягшись, словно готовая к рывку гончая, разжимает пальцы Берга и забирает сосуд. Недолго думая, он подносит стакан к губам Леннарта, поддерживая его подбородок свободной рукой. Андерс, мазнув взглядом по бледному лицу Берга, сильно стискивая челюсти.
Леннарт так сильно дрожит, что зубы стучат о стекло.

По лицу Лелле видно, что ему противно; видно, что ему плохо, тяжело и, что самое главное, безумно страшно. Его губы дрожат, когда Андерс убирает стакан, а прямой и умоляющий взгляд заставляет встать тугой и склизкий ком прямо посередине горла. Лэйн ловит себя на мысли, что ему самому не помешало бы точно такое же пойло, если не крепче. Когда Берг лежал на полу, практически не дыша, было гораздо проще совладать со своими эмоциями, проще абстрагироваться. Но сейчас, наблюдая, как лицо Леннарта омрачается гримасой боли и отчаяния, Андерс еле сдерживается, чтобы не зарыдать прямо на глазах у своего горе-актёра.

— Нет, нет, я не скажу, — слишком порывисто отвечает Лэйн; он чувствует, как Лелле дёргает его за рукав, и не отстраняется, лишь плотнее придвигаясь к Бергу. — Никто тебя не заберёт, Леннарт. Успокойся, пожалуйста.
Глаза Лелле полны слёз; когда он моргает, они ручьём стекают по щекам, собираясь на подбородке. Андерс хочет смахнуть их, рука непроизвольно тянется к лицу, но Берг внезапно прижимается к Лэйну — он чувствует, как слёзы проступают через ткань рубашки. Андерс, удивлённо вскинув брови, несмело кладёт ладонь на макушку Леннарта, и не может не думать о том, насколько мягкие у него волосы.

Звонок в дверь выбивает из груди сдавленный вздох; Андерс делает шаг в сторону выхода, совершенно на автомате, машинально, мажущим движением проводя ладонью по затылку Лелле. Но тот быстро перехватывает его руку за запястье, от чего у Лэйна вмиг спирает дыхание.
— Леннарт, — на выдохе произносит Андерс, всё также бережно прикасаясь ладонью к щеке Берга. — Это врач. Никто не заберёт тебя без твоего согласия, — руки практически не выдают волнения, как и голос — лишь подбородок предательски дрожит. — Я не брошу тебя. Обещаю.

Хватка на запястье ослабевает, но сердце Лэйна натурально обливается кровью, стоит ему сделать несколько шагов к арке. Леннарт просит не оставлять его, и, пусть даже он останется в одиночестве на ничтожное мгновение, Андерсу от этого уже не по себе: он знает, что эти несколько секунд могут показаться вечностью.

Врач не задаёт вопросов, но это нисколько не успокаивает: Андерс знает, что ему придётся придумывать полную лжи историю, в результате которой можно было бы сделать вывод, что ничего особенного не произошло и Леннарта не придётся класть в психушку. Только вот варианты, которые наводняют голову, отвратительны — один хуже другого. Может быть, сказать, что Андерс собственноручно сделал это? Тогда, конечно, это спасёт Леннарта от смирительной рубашки, но свобода Лэйна и его репутация серьёзно пострадают. Не то чтобы он ставил всё это гораздо выше спасения Лелле: он знает, что Берг ни за что на это не согласится. Как и любой нормальный человек.

— Рана серьёзная, придётся зашивать, — громко констатирует врач, бегло осмотрев прикованную к столу ладонь, но быстро осекается, когда замечает округлившиеся глаза Лэйна: легко догадаться, что от таких новостей плохо станет любому, а уж слишком восприимчивому Лелле — подавно. — Но ничего страшного, это не смертельно, — поправляется мужчина, заглядывая в полные ужаса глаза Леннарта и едва заметно, легко улыбаясь. — По крайней мере, руку Вы не потеряете.
Андерс одними губами произносит «спасибо», вновь кладя руку на макушку Леннарта.

— Сейчас мне нужно будет быстро вынуть нож. Лучше отвернитесь. На счёт три, — сердце Андерса замирает, стоит врачу аккуратно схватиться за рукоять ножа. — Раз. Два...
Конечно же, он делает это на счёт раньше, поэтому Леннарт не успевает зажмуриться. Но Лэйна это не удивляет: его тёплая кисть закрывает веки Берга; длинные ресницы приятно щекочут ладонь.

Андерс, как непривыкший к различного рода ужасам в виде кровоточащей плоти, отрезанных конечностей и вывернутых наизнанку органов человек, вздрагивает синхронно с Лелле, когда доктор все-таки вынимает нож. То, с каким хладнокровием он выполняет свою работу, завораживает. Интересно, юные студенты-медики долго привыкают к тому, что им приходится лицезреть каждый день? Они, насколько знает Лэйн, ходят в морг и временами наблюдают за работой патологоанатома... Наверное, для каждого из них пациент — это набор органов; чтобы быть хорошим врачом, необходимо стать невосприимчивым к любому проявлению болезни, к любым самым ужасным повреждениям. Это понятно, это естественно и необходимо — Андерсу всегда казалось, что он смог бы справиться с этой работой, в том случае, если бы судьба распорядилась иначе.
Но одно дело — совершенно незнакомый человек, являющийся частью каждодневной рутины, и совершенно другое — кто-то близкий. В этом случае оставаться непоколебимым и спокойным невозможно.

Когда Леннарт пытается отстраниться, Лэйн не выпускает его, чуть сильнее, но все также нежно прижимая ладонь к лицу; через мгновение Берг затихает, отойдя от шока, и в противовес прошлому движению, будто бы пытаясь компенсировать его, прижимается к телу Андерса. От места, к которому льнёт Лелле, по всему животу разливается томительное тепло, вмиг заглушающее холодящий конечности страх.

Пока врач довольно оперативно перебинтовывает ладонь Леннарта, Андерс непроизвольной продолжает гладить своего протеже по взлохмаченной шевелюре; это действие отвлекает Лэйна, который сам не может оторвать взгляда от разливающийся под слоями белоснежного бинта ярко-алой жидкости. Она разрастается, пятном застилает все пространство; доктор, кажется, говорит что-то про медленную свёртываемость, про аллергию на лекарство, но Лэйн практически не слышит его, оглушенный собственным сердцебиением.
Только голос Лелле выводит его из оцепенения.

— Доктор... Вы можете сделать ему укол? — спрашивает Андерс, медленно убирая руку от лица Берга; движение оказывается затяжным, плавным, и подушечки пальцев на мгновение касаются горячих, мягких губ.
— Аллергии на лекарства есть?
— На пенициллин только, — отвечает Лэйн, когда врач снова поворачивается к нему лицом, захватив шприц.
— Сначала будет неприятное покалывание, — говорит доктор, обращаясь уже к Леннарту. — Потом боль будет утихать.

Только сейчас Андерс осознаёт, что в придумывании правдоподобной истории больше нет никакого смысла: Леннарт выпалил совершенно бредовую версию на автомате, словно всё действительно было именно так. Возможно, врач вообще не обратил на это внимания, не хотел спрашивать, — судя по его пытливому взгляду, он больше думает именно о самом лечении, но никак не о причинах инцидента, — но то, с какими интонациями Берг произносил эти фразы, не убедит только искушённого критика. Даже сам Лэйн, честно говоря, поверил бы в это, не знай он о истинных мотивах.

— Я мог бы зашить руку здесь, но рана слишком обширная. Если повреждены сухожилия или фрагменты кости... Лучше сделать рентген, — на этот раз он обращается к Андерсу. — В любом случае нужно везти его в больницу.
— Я еду с вами, — тихо произносит Лэйн. — Я доведу его до машины, можете спускаться.
Врач коротко кивает в ответ, поднимая сумку. Лэйн, проводив его взглядом, разворачивается к Леннарту и присаживается на корточки.
— Больше не болит? — спрашивает он, пытаясь заглянуть в глаза. — Я помогу тебе дойти, если нужно.
Андерс кладёт руку на колено Лелле, чуть сжимая ткань.
Он сделает всё, что от него зависит, чтобы Леннарту больше не было больно.

Андерс прекрасно распознаёт человеческие эмоции. С тех пор, как ему пришлось пережить одно из самых серьёзных потрясений в его жизни, он старается улавливать любые детали смены поведения; он научился понимать полутона настроений, изучил значение жестов и мимики. Сейчас, когда Леннарт говорит об одном, поджимая свои чуть побелевшие от волнения и страха губы, Андерс задумывается. Возможно, Лелле всё ещё больно, но он не хочет лишний раз беспокоить своего покровителя.
Даже в такой ситуации Лэйну эту льстит.

— Я тебя не оставлю, Леннарт, — произносит Андерс на выдохе, когда Берг встаёт с места и направляется к выходу из кухни.
— Я ведь обещал, — добавляет совсем тихо, так, что Лелле, скорее всего, даже и не слышит его. Проходя мимо пакета с продуктами, застывшего в накренённом состоянии, словно в немом укоре, Андерс даже не задумывается о том, что еда может испортиться за столько времени. Сейчас ему некогда раскладывать всё по полкам. Укатившиеся под стол яблоки тоже остаются там до того момента, пока кто-то из жильцов не вернётся.
Но Андерс ни за что не поедет обратно один. Он не может оставить Леннарта, даже если тот против: Лэйн знает, что в пустой квартире он не сможет уснуть.

До больницы они доезжают довольно быстро: врач, даже несмотря на то, что причина вызова была не такой уж и серьёзной, ехал довольно быстро; Леннарт всю дорогу не отпускает руку Андерса, но тот и не собирается отнимать ладонь: Лелле успокаивается, когда тот рядом, и Лэйн не может этого не чувствовать.

Берг отпускает Андерса, выходя из машины, и всё-таки справляется со ступеньками сам. Лэйн знает, что Лелле — далеко не ребёнок; он знает, какие мысли могут посещать человека, которого слишком сильно опекают — сначала сердобольная матушка, а потом вездесущий агент. И Андерс уважает желание Леннарта действовать самостоятельно, без постоянной поддержки, как взрослый человек. Он ведь им и является, разве нет? Несмотря на всю свою внешнюю инфантильность, некоторую мечтательность, витание в облаках, Лелле — не дурак; он самостоятельная личность, с невероятным чувством собственного достоинства и очень светлыми мыслями. Конечно, всё это — лишь догадки Лэйна. Ведь Леннарт, несмотря на бросающуюся в глаза мнимую открытость, слишком многое держит внутри себя: то, что Андерс не смог предвидеть нож в кисти, отличное тому доказательство.
И Лэйну действительно интересно узнать, о чём на самом деле думает Леннарт. Ведь Андерсу всегда приходится разгадывать, угадывать, распознавать. Он хочет узнать его, хочет знать больше. Хочет говорить с ним. И не только для того, чтобы предотвратить очередное повторение попытки саморазрушения: здесь есть что-то ещё, что-то непознанное, но очень знакомое.

— Я дождусь конца операции, — убирая руки в карманы штанов, произносит Андерс и опускает взгляд в пол.
Провожая взглядом Леннарта, убаюкивающего свою перебинтованную руку, Лэйн внезапно задумывается о том, что раньше никогда не приходило к нему в голову. О том, что априори казалось неправильным и запретным. О чём там говорили на лекциях по профессиональной этике? Андерс прекрасно помнит этот предмет, и, вспоминая о нём сейчас, невольно вздрагивает; ладони потеют, дыхание перехватывает, и в горле застревает тугой, горячий ком. И не только потому, что на одном из занятий по этике он прочитал адресованное ему любовное признание Бритты.
На той лекции преподаватель говорил о том, что романтические отношения с клиентами — это табу.

Напряжение не спадает вплоть до того момента, пока Леннарт не оборачивается; Андерс смотрит ему в глаза, вскинув брови в удивлении. Он ждёт улыбки, ждёт успокаивающих слов, ждёт благодарности. Чего угодно, но только не такой реакции. Леннарт снова удивляет его, заставляя подтвердить догадки лишний раз; сейчас на спокойном по части мимики лице Лэйна отражается всё, что он думает по поводу высказывания Леннарта... Но то, что произносит Лелле, не обижает и не расстраивает, скорее наоборот: уголки губ Лэйна вздрагивают, готовые разразиться улыбкой, а взгляд быстро смягчается. Когда Берг скрывается за больничной дверью, Андерс низко опускает голову и рвано выдыхает.
Пожалуй, он целиком и полностью согласен с изречением Леннарта — со стороны влюблённые часто выглядят крайне глупо.

Время, которое Андерс проводит в ожидании Лелле, проходит очень быстро. По большей части, именно благодаря размышлениям. Но в итоге Лэйн так и не приходит к более-менее адекватному решению проблемы, которая, как ему кажется, скоро возникнет. Любой другой мог бы закрыть на это глаза, признаться во всем, обсудить этот вопрос и попытаться разрешить эту ситуацию вместе. Но как можно сказать о своих чувствах другому человеку, если ты сам не до конца разобрался в их природе? Андерс не хочет рубить с плеча, не хочет травмировать и без того подавленного Лелле. Он не хочет причинять ему дискомфорт... Как он может сделать это в угоду собственному успокоению?

— Чай? — переспрашивает Лэйн, когда они с Леннартом остаются одни в светлом коридоре больницы. — Я бы тоже не отказался.
Он улыбается Лелле, а потом снова опускает взгляд, осматривая перебинтованную ладонь.
— Пойдём, — говорит Андерс, практически бессознательно кладя ладонь на плечо Берга. — Такси подъедет через пару минут.
Когда они выходят, Лэйн задумывается о том, что большинство прикосновений теперь будут иметь для него самого совершенно иной смысл.
Интересно, а что Берг думает о них?

Андерс, конечно же, не спрашивает. Ни по дороге домой, ни после того, как они оба всё-таки оказываются в квартире. Первым делом Лэйн направляется на кухню, опережая Леннарта. Он не забыл о том, что оставил все продукты на том же месте, но времени прошло не так много, чтобы что-то из купленного успело испортиться. Андерс поднимает пакет и чувствует, насколько мокрое у него дно.
Да, он забыл про замороженную стручковую фасоль.

— Леннарт, — начинает Лэйн, когда после распределения продуктов и приготовления чая они садятся за стол, практически вплотную сдвигая стулья. — Я пообещал тебе, что не скажу об этом твоей матери. Но нам с тобой всё равно нужно поговорить.
Некрупная лампа под потолком излучает мягкий свет, который приятно рассеивается и не режет глаза; Андерс не любит, как яркие софиты слепят, но Лелле, скорее всего, привык к этому. И, тем не менее, дома они оба предпочитают оставлять в рабочем состоянии как можно меньше светильников. В полумраке есть какая-то своя, особенная магия.

— Я знаю, почему ты пробил руку ножом, — выдыхает Лэйн, пододвигая дымящуюся кружку к себе. — Видел открытую страницу, когда ходил за каплями. Но, ты не подумай, я не собираюсь запрещать тебе пользоваться интернетом. Просто...
Лэйн затихает, прерывая зрительный контакт, и, мазнув взглядом по коробке с имбирным печеньем, изучает содержимое кружки; в свете лампы зелёный чай приобретает янтарный оттенок.
— Эти люди пишут всё это специально. Только для того, чтобы задеть тебя. Они просто завистливые идиоты, — спокойно произносит Андерс, но кисть, лежащая на коленке, напрягается, и пальцы сильно стягивают ткань штанов. — Их подогревает безнаказанность. Если бы я встретился с ними лицом к лицу, я бы...
Втягивая носом воздух, Андерс чувствует, как сильно бьётся его сердце; он понимает, что снующие в голове мысли лучше не озвучивать, а потому одёргивает себя и прерывает фразу на середине.

— Это всё не имеет значения. Их мнение не важно: всегда найдутся недовольные, невозможно угодить всем. Главное, что есть те, кто восхищается твоим творчеством.
Лэйн, не удерживая сиюминутный порыв, накрывает горячей от волнения ладонью здоровую руку Лелле, лежащую на столе.
— Я восхищаюсь тобой... — Андерс гулко сглатывает, вздрагивая от собственных слов, но потом вновь продолжает. — Твоей работой. И я говорю тебе об этом не потому, что я твой агент.
Он заглядывает Леннарту в глаза, придвигаясь чуть ближе. Лэйн не лукавит, и это хорошо видно по его глазам.

Лицо у Леннарта удивительно красивое. Выдающиеся скулы, архитектурный нос, тёмные густые ресницы и невозможно яркие губы. Андерс задерживает на них взгляд и, задумавшись, начинает чувствовать легкое покалывание в кистях. Рука, что накрывает ладонь Лелле, вмиг становится влажной, но Лэйн не убирает её, лишь слегка сжимая пальцы. Лихорадочный жар окрашивает щёки Андерса в розовый, и он замечает, как краснеет и сам Берг. Но если причину смущения Лелле знают оба, то мысли Андерса остаются исключительно при нём: его сложно прочитать даже тогда, когда он находится в несколько взбудораженном состоянии — по крайней мере, ему так кажется. Действительно, румянец на щеках Лэйна можно списать и на действие горячего напитка, и на последствия пережитого стресса, и на некоторую неловкость в результате столь порывистых, резвых жестов, которые сопровождают пламенную речь Андерса.

Но разве Леннарт может предположить — не по причине глупости или же недальновидности, а из-за своей некоторой наивности и инфантильности, — что причина не в этом? Он может знать о том, что Андерс думает на самом деле? И меньше всего хочет говорить с Леннартом о случившемся, но больше всего — почувствовать вкус его нежно-малиновых губ?

— Я не собираюсь ничего прятать, Леннарт, — произносит Андерс, мягко улыбаясь и наклоняясь чуть ближе.
Однако стоит Лелле отстраниться, убрать руку в ответ на сближение; стоит стулу под ним негромко заскрежетать, когда его лопатки соприкасаются со спинкой, как Лэйн тут же добавляет: «Кроме своих чувств».
Только уже про себя.

— Мне нравится в Нью-Йорке, — тихо отвечает Лэйн, прерывая зрительный контакт; он кладёт обе ладони на колени, быстро отирая их о штаны: они сильно влажные и холодные, словно его что-то очень напугало, пусть внешне Андерс всё ещё сохраняет перманентно внимательное и едва заметно напряженное выражение лица. — Смена обстановки и мне пошла на пользу.

Андерс судорожно хватает чашку и делает короткий глоток; мокрые пальцы плохо удерживают сосуд, и она выскальзывает, звучно ударяясь о блюдце. Весь чай оказывается на столе и, частично, у Андреса на штанах.

— Чёрт возьми! — громко восклицает он, подскакивая — то ли от неприятных ощущений, то ли от неожиданности собственной оплошности. Он проводит рукой по лбу, зачёсывая волосы назад, и разворачивается в сторону раковины, чтобы взять тряпку. Правда, вместо этого он упирается ладонями в столешницу по обе стороны от крана и, низко наклоняя голову, пытается отдышаться.
Отличный способ разрядить обстановку: в мокрых от чая штанах Лелле точно не станет воспринимать Андерса всерьёз.