Он был готов. Он выскреб из памяти все, что знал о Митчеллах раньше. Он узнал все, чего о них не знал. Он так долго изучал их фотографии, что детские - тогда, в 95, о них писали много - что взрослые. Да что там - за последние несколько дней он даже научился думать о себе как о Генри, а не о Салли или о Джо. А это уже немало.
Мотивации тоже было хоть отбавляй: эти люди долго ждать не любили, хоть ему и удалось выговорить себе еще одну отсрочку. Потому что больше, чем ждать, эти люди не любили упускать хорошую возможность нажиться, а эта была именно такой. Конечно, на первый взгляд затея была безумная, но ведь они ничем и не рискуют, правда? А он просит всего ничего: подождать еще немного, дать ему время и возможность провернуть это дело, возможно - только возможно! - помочь в мелочах, если придется, поддержать как-то его легенду. А если все провалится, отвечать будет только он, только он один. Чистое хорошее дело, из которого все выйдут в плюсе: они получат свои деньги, свои проценты, свою материальную же благодарность за терпение, а он, в свою очередь, сможет забыть о долге. Может, немного отдохнуть в хорошем доме. Может - маловероятно, но вдруг - хоть изредка представлять, что это и правда его дом, его семья.
Словом, все было готово. Медлить еще дольше он не хотел, тем более, что другой такой же удачной даты ему и не выбрать. Сочельник - все немного пьянее, наивнее, добрее, чем обычно. Всем хочется, чтобы исполнялись желания, взрывались хлопушки, звенели бубенцы на санях Санты и возвращались блудные братья. Ну, наверное. Хотелось думать, что у Митчеллов все именно так.
Он думал вернуться - это "вернуться" вместо "прийти" он вбил себе в голову так же надежно, как и новое имя - еще утром, но солнце, похожее на желток, уже медленно стекало к горизонту, а он все наматывал круги вокруг дома.
Вдруг они вовсе и не ждут брата? Вдруг не узнают его? Вдруг в доме и вовсе никого нет? Хотя это было неправдой, он точно знал, что по крайней мере сестры сегодня там, он сам видел и первую, и вторую на улице. Старшая прошла совсем рядом, и момент тоже был хороший: случайная встреча на улице в чем-то даже удачней, так покажется, что он сомневался, что она привела его в дом, а не он сам пришел без спроса и приглашения. Но он так и не решился, привычно и умело наклонил голову, будто невзначай отвернулся. Она прошла мимо - и не узнала. Он не дал ей узнать.
Время бежало прочь, и пора было хватать жизнь - чужую, раз уж со своей не удалось - но он все тянул, все медлил, все бродил и только иногда замирал напротив дома, упираясь взглядом в пышный рождественский венок на двери, силясь увидеть и дальше, глубже, подсмотреть, что происходит там, внутри. Пора было начинать, но теперь он отчего-то сомневался, что сможет обмануть этих людей.

Отредактировано Henry Mitchell (18.01.2016 14:20:20)

Сразу Генри его не узнал, решил, что это просто случайный агрессивный прохожий, хотя в таком районе такие прохожие вряд ли водились, оставаясь за пределами благополучного Нью-Йорка. А вот движение - короткое, незаметное со стороны, если только богатый жизненный опыт не научил тебя распознавать подобные - он заметил заранее. Он всегда замечал их заранее, и всегда в короткой внутренней борьбе осознание того, что ему не нужны проблемы и потому не нужно, не нужно ничего делать, неизменно проигрывало памяти о том, что у него нет ничего, а, значит, и терять нечего, и отступать некуда, и неважно, что позже он всегда горько жалеет об этом.
Но это он. Генри было куда отступать. У Генри всегда оставался дом и теперь, так близко к нему, он бы не стал зарываться. Генри пропустил бы этого парня, а потом вернулся бы домой, стараясь не думать о том, что его, возможно, уже и не ждут тут, что свое место в семье он потерял навсегда. Это было важнее.
Потому за короткий миг до столкновения он успел напрячь плечо, затем заставил себя расслабить его. Удар получился сильным. Не болезненным, просто обидным. Но мимо агрессивный прохожий не пошел, вместо этого он направился к дому, и он понял, что, кажется, больше тянуть время не получится. придется начинать прямо сейчас.
Он узнал голос сразу же, но глаза на Джо Митчелла поднимать не спешил. Зачем? Он и так знал, кто это, он слышал все его интервью, болтавшиеся на ютубе, и ошибаться не мог.
- Я не... Я просто... - он даже не притворялся. Все недостатки плана, вся бредовость идеи, вся безрассудная, ничем не подкрепленная, наглость, на которой все и держалось, теперь стали очевидны, чем когда бы то ни было. Но отступать было поздно и, перехватив дыхание, он сказал, пока Митчелл не успел уйти слишком далеко, - Я жил здесь когда-то. Давно.
Вот теперь он поднял - "Черт, только бы он услышал, только бы обернулся" - взгляд и посмотрел на Митчелла. Они и правда были похожи, настолько, что было жутко. Раньше он списывал все на определенный ракурс, на отдельные черты лица, на что угодно. Но они и правда были похожи как родные братья.
- Джо? - он сначала сложил губы, потом назвал имя. Он и сейчас не притворялся: ему действительно понадобилось усилие, чтобы обратиться к кому-то, настолько похожему на себя, использую свое же имя. - Какой ты стал.

Ладно, он все же успел: Митчелл услышал его слова. Услышал, замер, потом как-то странно дернулся, неловко, деревянно повел рукой и тоже наконец-то посмотрел на него.
Нет, не на него. На Генри.
Митчелл - и нет, нет, не Митчелл, а Джо - смотрел на него странно, будто хотел броситься, но до конца Генри так и не понял - просто броситься или броситься и обнять. На всякий случай он отступил на полшага назад, выигрывая мизерный простор для маневров, который ему, может, и не понадобится.
В голове у него Джо не должен был так реагировать. Ему казалось, стоит прийти и его, конечно, попытаются проверить, но это потом, а сначала всех захлестнет радость, и на этой волне эйфории он сможет заполнить свою историю и личность до конца. Потому что одно дело - знать людей по историям и совсем другое - наблюдать их вживую. Но ничто в глазах Джо не указывало на то, что он рад. Поражен - да, но даже пораженный, он не назвал его по имени. Он не поверил.
Что у него может не получиться уже теперь, до того, как он вступит в игру, прежде ему в голову не приходило. Воображение тут же услужливо нарисовало простой выбор, делать который нужно было прямо сейчас. Он может сказать, что да, это просто шутка, что все указывают на их поразительное сходство, что он, например, поклонник - почему нет? - и мечтал посмотреть на него вблизи, познакомиться, пусть даже вот так, да или можно ничего не говорить, просто уйти, убежать и не попадаться больше на глаза Джо Митчеллу. А может продолжить, но тогда пути назад уже не будет. Первый путь выглядел более заманчивым, но он знал, что это ложное чувство, что за манящим отступлением тянется дорога к коллекторам. Тянулась, что самое забавное, она и от второго варианта, но там она продолжалась. А тут - заканчивалась раз и навсегда.
Выбрать было легко.
- Генри. Джо, ты не узнал меня? Я - Генри, твой брат, живой и настоящий. Что ты так смотришь? - он улыбнулся бескровными губами, - Будто увидел привидение. Хочешь - потрогай меня, убедишься, что я не какой-нибудь там дух минувшего рождества.

Отредактировано Henry Mitchell (06.01.2016 00:19:23)

К вопросам - к таким вопросам - и так скоро он был совсем не готов. Он думал, что сначала его будут спрашивать о том, как, почему, что с ним было. Будут пытаться заполнить пустоты, словом. А проверочные станут задавать может потом, может никогда, отметив и обойдясь теми деталями, которые он будет вворачивать в удобные моменты. И все же он не растерялся. За то время, что он жил у той полоумной старухи, он слышал о Генри так много и часто, что и теперь они до сих пор роились в памяти, все эти лишние знания, эти остатки пропавшего мальчика, который - будем откровенны - вряд ли когда-нибудь вернется домой, просто потому, что домашние дети не умеют выживать на улицах, не знают, как те работают, и потому их или находят очень быстро, или не находят уже никогда.
- Мисс Скиппер, "Дальше живите сами", - схитрил он, радуясь тому, что догадался придумать на этот вопрос "спонтанный" неправильный ответ, - а, стой, детская - "Там, где живут чудовища", конечно. Мы стащили кольцо, которое он приготовил маме в подарок, хотели проверить, правда ли алмазы режут стекло. Потому что...
Он умолк. По лицу Джо не было понятно, поверил ли он хоть чему-то. Должен был. Такие подробности нельзя удачно угадать или выгуглить где-то. Их надо знать - а он их знал. Но Джо, кажется, все равно не верил. Говорить о домике было рано. Да и он не знал, как именно говорить о домике - о том, что там случилось, он знал из рассказов лендледи и из статей, истово освещавших любую новую подробность страшного и кровавого преступления. Но представить, как это было, он не мог - да и не хотел. Один раз он уже пережил смерть своих родителей, и второй раз ввязываться в это не спешил. Не так и не теперь. Никто не станет выворачиваться наизнанку, демонстрируя страшно зарубцованную память, на улице, стремясь что-то доказать. Нет, такое носят при себе.
Он медленно выдохнул, чувствуя, как сжимаются руки в кулаки. Ну и что, что он был ненастоящим Генри? Джо не мог этого знать наверняка и не должен был так себя вести. Он, возможно, не принял бы и родного брата, выживи тот и вздумай показаться около дома.
- Нет, - сдержанно сказал он, - нет у меня нормальных доказательств. Ни одеяльца, ни родинки, ни найки эйр с автографом Джордана - ничего нет.
Это был подлый удар. Он проверял сто раз - об этих кроссовках не упоминалось нигде. Но именно в них пропал маленький Генри, именно их - подписанные были одни - двойняшки любили так сильно, что носили по очереди и только по особым случаям. В день пропажи ходить в них была очередь Джо.
- Знаешь, я, пожалуй, и правда обознался. Ну какой брат, какая семья, в самом-то деле.
Ответа он не ждал: развернулся на каблуках и пошел прочь. Он шел довольно быстро, но сам весь обратился в слух. Раньше он, бывало, точно той же походкой шел прочь от видеослотов, скормив автомату последний жетон, надеясь, что теперь-то ему повезет, и он не успеет дойти до выхода: бравурная музыка, под которую посыпется выигрыш, остановит его.
Это не случилось ни разу, но теперь-то, думал он, теперь-то ему наконец повезет.

Отредактировано Henry Mitchell (16.01.2016 22:17:27)

Он выругался про себя - выругал себя - очень громко и очень грязно, когда споткнулся на ровном месте перед тем, как повернуть. Он знал, что как только скроется из вида - все пропало. У него был шанс только на этом прямом коротком отрезке пути, где пахло свежей выпечкой и соленым ветром. А он все испортил этим глупым риском - все как всегда. Конечно, Митчелл, если он вообще смотрел ему вслед, заметил, как он сбился с шага, конечно, он понял, что по плану он должен был остановить новонайденного брата. Конечно, он этого не сделал.
Он остановился за углом, почти было вернулся, но удержал себя. У него был шанс. Страх неизбежного разговора с кредиторами новым потоком ветра ударил в лицо. Не выдержав напора, он отступил на два шага назад, развернулся к ветру и к будущему спиной. С усилием сглотнул, закрыв глаза. Что теперь? Он мог нарисовать десятки вариантов: в каких-то ему приходилось вечно работать на этих людей, пытаясь выплатить долг; в каких-то, поняв, что брать с него нечего - совсем нечего - его избивали с разной степенью жестокости и оставляли в покое, лишь иногда добивая; в одном ему любезно позволили расплатиться почкой. Этот он считал относительно благополучным.
Ветер все еще бил в спину, подгоняя. С закрытыми глазами легко  было представить, как ветер отсекает от него по кусочку жизни, пока не останется ничего. Но когда он открыл глаза, он все так же стоял посреди улицы. А из-за угла показался запыхавшийся от незапланированного спринта Джо.
Джо схватил его за фалды, почти повиснув на них, смотрел и дышал, судорожно и громко. Он сдержал счастливую улыбку: еще рано. Странным образом это напомнило ему о том, как маленьким, еще Сэмом, его отдавали в приемные семьи, и его вот так же внимательно, но обычно не так прямо, рассматривали в первые дни. Он никогда не приживался в этих семьях, и позже думал, что это потому, что тогда он еще не умел все рассчитывать правильно. Это пришло позже, когда он стал слишком взрослым для того, чтобы кто-то хотел взять его, пришло с опытом и умением хорошо лгать: он научился быть очаровательным, вписываться в компании, выглядеть уверенным в себе, открытым. Секрет оказался в том, чтобы ни к кому не привязываться на самом деле, чтобы помнить, что кроме себя, рассчитывать ни на кого нельзя. Джо, вероятно, об этом не знал.
Рука у Джо оказалась теплая - или это он слишком долго стоял на ветру? Впервые он ясно осознал, что делает, как использует пусть и чужое, но все равно настоящее горе. Он почувствовал, как по хребту пробежалась банда холодных мурашек. Зная, что не удержит сейчас лицо, вместо ответа обнял Джо, позволив себе болезненно скривиться одновременно с тем, как болезненно екнуло сердце от ощущения чужой будущей боли, когда он опять исчезнет, забрав деньги.
Но отступать уже поздно. Пора включаться в игру.
И Генри, отпустив своего нового временного брата-двойняшку, сказал:
- Мне тебя так не хватало, Джо. Теперь пойдем домой?

Все? Вот так вот просто? Генри  вдруг почувствовал себя обманутым. В воображении, в плане, как он его рисовал себе в мыслях, ему приходилось доказывать, подтверждать, проходить через череду перекрестных допросов - делать все. К тому, что все решится, едва начавшись, он не был готов.
Джо даже ни о чем не спрашивал. Он только и сделал, что упомянул о тех кроссовках - и сразу стал считаться братом. Генри мысленно улыбнулся с насмешкой маленькому себе: раньше вписываться в чужие семьи не было настолько просто. Раньше, с легкой обидой ответил себе маленький он, он и не приходил в чужие семьи, где его ждут.
Вопросы откладывались на потом, он, конечно, пойдут домой, и скажут о нем "всем", а в кафе было тепло, и это было главным его преимуществом, но ощущение того, что все идет слишком хорошо, не оставляло Генри. Так не должно быть. Когда все идет настолько хорошо, это значит, что вот-вот все станет очень плохо: эту нехитрую мудрость он столько раз проверял на себе, что теперь на всякий случай внутренне собрался.
Они сидели рядом. Генри иногда проскальзывал взглядом по Джо, в который раз поражаясь их счастливому случайному сходству. Он старался игнорировать тот факт, что Джо ему, в общем-то, нравится, и что приятно сидеть рядом с кем-то, кто зовет тебя братом и вот так сходу верит тебе. Забавно: когда он копался в сети в поисках того, чем живут Митчеллы теперь, Джо он представлял совсем не таким. Тогда Джо виделся ему главной проблемой: писатель, который публикует свои расследования в его представлении был недоверчивым, въедливым, не способным поверить в то, что он сам не проверил от трех до пяти раз, не принимающим за факт ничего, что не подтверждено железными доказательствами. И вот - "нам с братом".
В кафе было ожидаемо мало людей. Облокотившись о стойку, болтали о чем-то с поваром две официантки. Та, что не обслуживала их, кажется, строила Генри глазки. Или Джо. Или им обоим. В углу зала тихо гудел кондиционер, включенный на обогрев. В динамиках "Santa baby" сменилась "Белым рождеством". За окном собирался дождь, и серые, тяжелые, как фильмы про Холокост, облака бежали по небу так быстро, словно пытались от этого дождя убежать. Генри осторожно дышал, не зная, как завести разговор, о вообще говорить - о чем вообще говорят браться после такой долгой разлуки? Не то, чтобы ему было так уж не комфортно молчать рядом с Джо, совсем даже наоборот. Просто казалось: испорти этот момент он лично, сам - и все обойдется, ничего плохого больше не случится. Но он не успел - первым заговорил Джо и вмиг привел все в порядок этим своим вопросом. Все как надо - он может и должен спрашивать. Вопрос, правда, был размытый, так что Генри не знал, какую часть его увлекательного палимпсеста из собранных чужих историй, которые он слышал и наблюдал в приюте, Джо хочет услышать.
- Я вырос, - на всякий случай начал он с конца. - Когда я раньше думал о том, чтобы вернуться, я всегда откладывал это. Думал, сперва добьюсь чего-то, вернусь, ну, с победой, так, чтобы казалось, что это все не зря.
Он резко оборвал речь: официантка принесла приборы, спросила, что они будут пить. Генри заказал себе кофе. Наверное, стоило брать два, но он не решился. Да и решение за Джо не вязалось бы с его пораженческой историей.
- Но зря, все зря, - сказал он чуть погодя, глядя не на Джо, а в спину уходящей официантки. - И вот я вдруг понял, что, эй, нечего откладывать, ничего не будет. А если я не вернусь - то и дома не будет.

Генри не торопился отвечать. Он знал, что Джо вряд ли остановится на одном вопросе. А если их будет много - он сможет выбирать, отвечать не на все, переходить с одного на другое. Он был уверен в том, что истории его хороши, знал, что поймать на лжи его будет почти невозможно - хотя бы потому, что ему, по сути, надо покрыть всего три года времени, потом можно будет следовать настоящей своей биографии. И все же пока еще он боялся такого прямого допроса в лоб. Не чувствовал, что готов к нему - не достаточно успел прощупать Джо для того, чтобы знать, что тот захочет слышать, во что захочет поверить.
И Джо не подвел. Вопросов было меньше, чем ждал Генри - видно, сказывался опыт работы с героями книг - но какой-никакой выбор у него был. Еще и официантка очень вовремя вернулась: он получил небольшую фору, пока та расставляла еду, ответил удачно совпавшим со словами Джо репликой, одновременно с ним рассмеялся, зная, что и это сейчас сократило немного расстояние между ними. Незаметно зеркалить людей он умел хорошо и всегда знал, когда стоит взять паузу и побыть немножко не отражением, а собой. С Джо, например, передавливать не стоило, поэтому на смехе Генри и остановился.
Он тоже взял свой эгг-ног, но нет так, как Джо, иначе. Сделал глоток, хотя и не очень любил его. В этот, впрочем, щедро плеснули бренди, что сразу делало его неплохим, но слишком перестарались с мускатным орехом, тут же возвращая конкретно этот эгг-ног из неплохих в терпимые.
- Я недолго был сопливым младшеклассником, - сказал Генри. - Я за то лето очень вытянулся. Зимой - я тогда жил в Трентоне - когда меня впервые задержали, я был уже очень высоким и очень тощим. У них в участке висела моя фотография, я сидел прямо под ней, и знал, что вот сейчас все закончится и меня вернут домой. Какая-то часть меня даже хотела этого. Тогда я сказал, что живу тут недалеко, что выбрался из дома ночью тайком, умолял отпустить меня и не говорить родителям, и в участке почему-то согласились. Наверное, на руку мне сыграл испуг - они думали, я боюсь родительского нагоняя, а я боялся того, что меня так никто и не узнает - и так и вышло. Они довезли меня до симпатичного квартала, сказали больше не бродить ночью по городу и отпустили. А я убрался куда подальше. Где-то тогда я понял, что это, возможно, навсегда, что у меня получилось.
Он глотнул еще эгг-нога, но теперь алкоголя в нем чувствовалось куда меньше, чем мускатного ореха и сахара, и Генри быстро переключился на кофе. Бургер выглядел вкусным и горячим, но это был не тот рассказ, который хотелось продолжать с набитым ртом, потому пока что не прикасался к нему.
- Я... Я думаю, что пытался забыть. Ну, в этом я преуспел, - невесело усмехнулся Генри, - те годы сливаются в один смутный ком времени и страха. Первое время было тяжело - очень тяжело, и поэтому не оставалось времени ни на что. Можно было больше не бояться, что кто-то опять придет и на этот раз убьет вас всех, можно было не думать о том, что если бы я не спрятался, родители не боялись бы, что найдут и меня и, может, что-то сделали бы, может, выжили бы. Они бы не умерли, если бы не я, - запнувшись, сказал он и посмотрел в окно, понимая, что случайно забрел не туда, куда хотел. Он планировал использовать свой опыт - но только не этот. Генри не знал, от чего бежал настоящий маленький Генри - но что он лично бежал бы только от себя, знал наверняка. Потому что в смерти его собственных родителей не было ни убийц, ни чудесного спасения незамеченного ими ребенка - была только четкая цепочка последовательности событий, которые заканчивались аварией, в которой родительскую машину смяло в один момент, и в начале этой цепочки был именно он.
- Я читал одну твою книгу. Вторую, кажется, - уже другим, спокойным тоном, сказал Генри, и мыслями, и взглядом возвращаясь в кафе. - У тебя здорово получается, и я понимаю, что ты привык слышать такие истории. Но в моей нет ничего ни интересного, ни полезного, ни поучительного. Я знаю, что сам во всем виноват, сам все испортил, но я вернулся не чтобы плакаться о своей бестолковой жизни и плохих решениях. Давай дома постараемся не говорить об этом. Не хочу, чтобы меня жалели, понимаешь.

Воспользовавшись тем, что говорил Джо, Генри взялся за бургер. Тот был не сухой, в руках не разваливался - в самый раз. Не то, чтобы он был так уж голоден - просто так меньше было заметно, с каким вниманием он ловит каждое слово Джо, запоминая то, что может ему пригодиться. По праздникам они его вспоминали - как удачно, пусть и случайно, вынужденно, выбрана дата. Они что-то представляли, придумывали - можно постараться разузнать все или хотя бы слушать их догадки и пользоваться ими: люди любят оказываться правыми. А Донна до сих пор убивается. О Донне он знал немного - мисс Рут перестала работать у Митчеллов вскоре после побега Генри: Донна сама хотела заниматься детьми. Возможно, потому отзывалась она о тете обычно в негативном ключе. Но по всему выходит, что в ней теоретически можно найти сильного союзника. Кто откажется простить себе ошибку прошлого, забыть о ней, если в конечном итоге все обернулось хорошо? О нет, рассказывать Донне о тяготах жизни он и не собирался, ее испуг все равно ничем ему не поможет.
Какое-то время он еще обдумывал это. Все складывалось хорошо, сомнений Джо больше не показывал, но это не значило, что можно перестать думать о том, что он делает. Первое время все будут на него смотреть - пристально, сверяя каждый шаг с шагом того мальчика, что пропал много лет назад. Оступаться было запрещено. Если он оступится хоть в чем-то - он пропал.
И Генри поспешил избавиться от одного из признаков, который мог бы играть против него:
- Нет, не болею. Я бросил следить за спортом. Времени не было, да и возможности тоже. А втянуться снова так и не смог - теперь я из тех скучных людей, которые видят в спорте только игру со странными правилами.
Он надеялся, что это объяснение Джо примет и не станет больше заговаривать о баскетболе. Им, в отличие от других игр, Генри и правда никогда не увлекался, а попытка вникнуть в правила за несколько дней результата дала мало. Хотя общее представление о том, как все устроено в баскетболе, он теперь и имел, все же подозревал, что понимать, чувствовать игру так, как ее чувствовал бы болельщик с детства, без долгих часов, проведенных за матчами, ему все равно не удастся. И хорошо, если тема спорта закончится здесь и сейчас. Тогда можно считать, что ему опять повезло - хотя ему никогда прежде не везло несколько раз подряд.
- Я занимаюсь всем и ничем.
Генри смазал остатки соуса с тарелки последним куском бургера, жуя, сделал приглашающий жест рукой.
- Ты же наверняка сотни раз интервьюировал таких, как я. Можешь себе представить. Случайный заработок, случайные вакансии, случайные должности - пока не удастся где-то зацепиться основательно, не подвернется что получше или просто не надоест. В моем случае обычно играли вторые две возможности. С "Зацепиться" как-то пока еще не срослось. Но ничего. Все еще будет.
Он не знал, насколько затянется эта афера - короткая передышка, во время которой о благополучии можно будет не беспокоиться - но понимал, что по ее окончании делать в этой стране ему больше будет нечего. Его будут искать - и в этот раз найдут. Ведь будут фотографии, может, будут и видео - даже если ордер на его арест не будет распространяться за пределы штата и он будет вести себя очень тихо всю оставшуюся жизнь, не попадаясь на глаза полиции - все равно кто-то наверняка его узнает. Это значило, что ему пора присмотреть для себя новую страну, и Генри с наивной романтичностью полагал, что в другой стране все наверняка сложится иначе, у него наконец-то все получится, и жизнь станет такой, какой должна была быть всегда.
- Ладно, хватит обо мне, - у него было чувство, что ему придется повторять эту фразу еще не раз в ближайшие недели. - Давай решим, что говорить дома. И я думаю... может, сегодня мне еще не стоит приходить? Нет-нет, я не пропаду опять, обещаю, - торопливо сказал Генри, - просто это же Рождество. У вас наверняка свои традиции, свои планы, свое все - это ведь такой праздник... - он поколебался секунду, не зная, стоит ли нагнетать, и решил все же рискнуть, - семейный. А я вроде как добровольно выписался из нее когда-то. Короче, не хочу смазывать праздник. Может, ты сегодня подготовишь их, а я приду завтра? Как думаешь?
Вот теперь он пожалел, что уже доел. Вгрызться в бургер было бы сейчас всяко лучше, чем кусать губы, избегая смотреть на Джо слишком пристально, пытаясь считать его реакцию раньше, чем тот что-то ответит. Спас все тот же эгг-ног - и кто бы знал, что наступит день, когда эгг-ног хоть кого-то сможет спасти? - Генри взял бокал и допил сладковатую жижу, которой оставалось чуть больше половины.