Андерс плохо помнит мистера Уэста, старого друга отца, но почему-то узнаёт его в поседевшем посетителе паба. Тот тоже вспоминает Лэйна — только старшего, и не может не провести параллель между отцом и сыном. Завязывается разговор, они опустошают один стакан за другим: Андерс постоянно заказывает скотч, а вот старый друг отца предпочитает менее крепкие напитки, каждый раз прося у бармена эль. Мистер Уэст на протяжении всего вечера тактично не упоминает о том, что пить столько, сколько пьёт Андерс, по меньшей мере опрометчиво. Он каждый раз думает об этом, наблюдая, как резво Лэйн младший опрокидывает очередной олдфэшн, но в итоге решает, что в тридцать с лишним у людей уже есть своя голова на плечах, а потому чужие бесполезные советы им ни к чему.

Пока Андерс ещё в состоянии разговаривать, мистер Уэст слушает его практически с благоговением, но чуть позже даже серьёзно подпитой Лэйн замечает, что старика постепенно начинает клонить в сон. Заталкивать мистера Уэста в такси Андерсу помогает молодой паренёк, который курил на улице вместе со своей компанией. Когда машина трогается, Лэйн пожимает руку парнишке, а заодно стреляет у него сигарету. Андерс, вообще-то, не курит, но в нынешнем состоянии и при данной кондиции ему нестерпимо этого хочется, просто зверски — а если Лэйн бухой, ему сложно отказать себе в чём бы то ни было: в сигарете, которую он не докуривает и до середины; в банановом соке, который по какой-то непонятной причине оказывается доступным в маленьком круглосуточном магазинчике около дома (а он всегда здесь стоял?); в самобичевании, когда, еле волоча ноги, Лэйн всё-таки вваливается в подъезд.

Консьерж косится так, словно видит его впервые, но потом успокаивается, когда узнаёт в этой растрёпанной и весьма богатой на эмоции морде своего постояльца; хорошо, что работнику хватает ума удержаться от комментария типа «Плохой день?», иначе даже интеллигентность Андерса не позволила бы ему проигнорировать это весьма "уместное" замечание. Потом пришлось бы, скорее всего, вызывать скорую. И полицию заодно.

Лэйн застывает у двери, невидящим взглядом вперившись в глазок. Ему безумно хочется открыть дверь своим ключом, чтобы незаметно пройти в квартиру и застать Леннарта за каким-нибудь делом, в привычной для него среде, которую он создаёт, когда Андерса нет дома. Но это желание перекрывается тягой быть встреченным, желанием увидеть его как можно скорее. Лэйн не чувствует ни стеснения, ни стыда, когда колотит в дверь и, прислоняясь к ней щекой, с интересом прислушивается. Мягкие шаги Лелле едва различимы, но этого достаточно для того, чтобы понять: он ждал Андерса.

— Привет, — выдыхает Лэйн, еле держа голову в более-менее статичном положении; он, чуть качнувшись, входит в квартиру, мягко оттесняя Леннарта и касаясь его плеча своим. — Я встретил друга... Друга отца и поэтому так задержался. Прости, что не предупредил... Слово за слово, разговорились... Я забыл.
Он опускает ладони на плечи Берга, заглядывая ему в глаза и чуть опуская уголки губ. Так пьяный Андерс показывает, что ему жаль. Пожалуй, представление о том, что случится сегодня по его возвращению домой, было смазанным, в итоге так и не приобрело должную форму; Лэйн был слишком увлечён разговором с мистером Уэстом, чтобы думать о Леннарте. Ведь, по сути, поход в паб как раз был попыткой забыть. И всё получалось крайне удачно, пока Андерс не увидел Лелле дома. В его смешной домашней кофте, растрёпанного и чуть сонного. Всё наваждение как рукой сняло. Правда, не отрезвило.
А жаль.

— Лелле, я... — Андерс, всё ещё держа руки на плечах Леннарта, наклоняет голову, смотря на свои ботинки, а потом снова плавно переводит взгляд на Берга и глубоко вдыхает. — Ты ведь не злишься на меня? Нет ведь?
Он чуть сжимает ткань кофты пальцами, поглаживая плечи Леннарта. И делает он это, конечно же, абсолютно непроизвольно.

Отредактировано Anders Lane (04.01.2016 14:14:43)

Андерс хорошо помнит, как тяжело было привыкать к Леннарту. К его невозможному характеру, перепадам настроения, истерикам и прочим ярким всполохам его артистичной натуры. Помнит, как морщился, когда Берг уходил в свою комнату и хлопал дверью; как смотрел на Леннарта, разбивающего тарелки под аккомпанемент мрачного молчания своего агента. Многие отказались бы от него даже несмотря на то, какой гонорар предлагала фру Берг. И действительно, в первые несколько месяцев Андерс держался только за счёт материального вознаграждения: ему были необходимы деньги, катастрофически необходимы — после ухода из агенства нужно было на что-то есть, чем-то платить за жильё. Но со временем взгляды Лэйна сильно изменились, и деньги уже не представляли такой ценности, как открывшийся взору талант Берга. Конечно, если бы Леннарт оказался целиком и полностью бездарным, абсолютно бесперспективным и пустым, Андерс бы бросил эту затею ещё в самом начале. Но Лелле не был таким, он оказался талантливым, по-настоящему преданным своему делу актёром; он словно был рождён в свете софитов, будто бы в его кровь была примешана любовь к сцене. Его агент видел это, прекрасно понимал возможности, знал перспективы и возлагал надежды. И не прогадал.

То, что Андерс не бросил Лэйна после того, как узнал о наследстве, можно списать на нежелание расставаться со столь талантливым клиентом и передавать желанный трофей в чужие руки; на возникшую привязанность; на ответственность, что приобрёл Андерс после того, как окончательно завоевал доверие Леннарта. Да, всё это определённо играло свою роль, но второстепенную, словно актёры массовки.
Лэйн и не заметил, как его чувства к Лелле заняли главную роль в принятии решений. И только сейчас начал понимать, насколько крепко он влип.

— Леннарт, не... — голос ухает вниз, а слова застревают в глотке, стоит Бергу наклониться и встать на колени; у Андерса перехватывает дыхание, и он, ошарашенно глядя на макушку Лелле, замирает, вместо того, чтобы отстраниться. Он непроизвольно задерживает воздух в лёгких, будто бы боясь спугнуть, и начинает терять равновесие. Правда, именно в этот момент Леннарт предлагает ему облокотиться о его плечо, и Андрес, как заворожённый, подчиняется его голосу. Он не помнит, когда в последний раз ему кто-то снимал ботинки. Кажется, был один человек, которому часто приходилось лицезреть Лэйна в таком состоянии. Раздевать его, уводить в комнату, укладывать в постель. Лэйн нервно сглатывает, проводя рукой по шее: совершенно неуместные воспоминания о Тобиасе отдаются горечью на губах... Или это послевкусие от скотча? В любом случае, Андресу одинаково мерзко и от первого, и от второго.

Он вздрагивает, когда Берг встаёт. Сейчас каждое прикосновение Леннарта распаляет: раньше Андерс никогда не воспринимал тактильные контакты со своим протеже через призму своих ощущений. Лэйн привык к тому, что Лелле успокаивается благодаря этому, а потому никогда не рассматривал их как что-то запретное, интимное, недопустимое. Сейчас же, в обострённом алкоголем и осознанием своей влюблённости состоянии, Лэйну приходится сдерживаться, чтобы окончательно не потерять голову. Ладонь Лелле, мягкая и тёплая, сжимает руку Андерса, и тот снова напрягается всем телом, словно от удара электрическим током, но поддаётся, когда Берг тянет его за собой в ванную комнату. Там Лэйн снова подчиняется голосу Лелле, даже не пытаясь подумать своей головой, и садится на стул. Запрокидывает голову назад, упираясь затылком в холодный кафель.

— Мне так стыдно, Леннарт, — мысли в голове не держатся, как и спина, а потому Лэйн даже не замечает, что произносит всё вслух и вихляется на стуле, словно кукла-марионетка; он стекает по кафельной стене вбок и, теряя равновесие, падает на пол. Сначала он чувствует холод пола, который незначительно отрезвляет, а затем — горячие и чуть влажные руки Лелле на своих плечах. Андерс, вставая с помощью своего протеже, открывает глаза. Его шатает, уносит в сторону ванны. Андерс цепляется пальцами за бортик, несколько мгновений фокусирует зрение, а потом, встречаясь взглядом с Лелле, выпрямляется и перехватывает его здоровую руку за запястье. Лэйн не понимает и не хочет понимать, зачем он это делает: тело не слушается, словно он действительно превратился в марионетку, кукловодом которой является невообразимое желание прикоснуться к своему протеже, к своему Лелле. Андерс прижимает мягкую ладонь Леннарта к своей щеке, ведёт к шее и делает ещё шаг от ванны, сокращая расстояние между ним и Бергом.

— Леннарт... — тихо произносит Андерс и, практически врезаясь в него, порывисто целует в губы, прижимая его руку к своей груди; губы у Лелле сладкие, мягкие и немного влажные, от него приятно пахнет лавандой и чем-то фруктовым — эти запахи перебивают алкогольное амбре Андерса, но тот даже и не думает о том, что Леннарту может быть неприятно. Он, по правде говоря, совсем ни о чём не думает. Не может думать, прижимая Берга к себе свободной рукой и чувствуя тепло его тела. Леннарт лёгкий, гораздо легче своего агента, а потому, когда Андерс чуть отклоняется назад, практически полностью растворившись в этом поцелуе, Лелле накреняется вместе с Лэйном. Тот и не думает выпускать Берга, и в итоге они оба оказываются в ванне. Шум воды и, собственно, сама вода, отрезвляют Андерса: он окунается в неё практически с головой, только сейчас выпуская Лелле из своих рук, и выныривает мгновенно.
И только сейчас понимает, что натворил.

Осознание приходит постфактум, и Андерса охватывает такая паника, что даже начинает трясти. Мысль о том, что Лэйн одним неловким и крайне глупым жестом разрушил с трудом выстроенные между ними отношения, лишился доверия Леннарта, столь наглым образом переступив самостоятельно проведённую границу, назойливо крутится в голове и повергает в ужас; усиленное алкоголем восприятие рисует в воображении совершенно невероятные сценарии дальнейшего развития событий. То, что Андерс представляет себе категорически несвойственную Лелле агрессивную реакцию, ждёт удара или пощёчины, криков — да, собственно, чего угодно, что могло бы говорить о крайней степени негодования и недовольства, — это нормально, вполне объяснимо. Будь Лэйн трезвым, выйди он из этой крайне стрессовой ситуации, он обязательно воспринял бы всё совершенно иначе — да он и не совершил бы такого, будь он трезв. А потому, когда не следует ни удара, ни, тем более, громких криков под аккомпанемент хлопка двери, он оказывается в ещё большем потрясении, чем мгновением ранее. Спокойствие и умиротворённость Леннарта наводят на мысли о том, что всё произошедшее — плод разыгравшегося воображения, и поцелуй на самом деле привиделся потерявшему голову от своей влюблённости и выпитого скотча Лэйну. Когда он цепляется за края ванны, поддерживаемый Леннартом, ему начинает казаться, что они упали в воду сразу, миновав сцену с поцелуем. И Андерс начинает так думать даже несмотря на то, как сильно полыхает кожа на его губах.

И всё-таки, если бы Берг отреагировал иначе, это воспоминание приобрело бы статус реального. Но внешний вид Лелле и его голос говорят лишь о том, что он крайне переживает о состоянии Андерса, в меньшей степени — о будущем одежды и совсем не — о якобы случившемся поцелуе.
О том, что Берг, как истинный актёр, умело делает вид, туго соображающий под действием алкоголя Лэйн даже не задумывается.

Лэйн отходит от оцепенения только после того, как Лелле прикрывает за собой дверь. Вылезти из ванны самостоятельно оказывается куда сложнее, чем казалось изначально, но Андерс не позволяет себе снова потревожить Леннарта: тому, кажется, и так хватило потрясений на сегодня. Он стягивает с себя одежду, сорвав пуговицу с рубашки, и комом бросает мокрые тряпки на пол. Если бы он мог, Андерс обязательно закинул её хотя бы на стул, но так он бы рискнул остаться лежать лицом в кафель: Лелле однозначно будет не слишком приятно лицезреть лежащего на полу Лэйна с торчащей кверху голой задницей.

Стоит двери негромко скрипнуть, как у Лэйна вмиг пересыхает в горле; он сильнее вжимается спиной в бортик ванны, пытаясь скрыть под водой как можно больше частей тела. Однако коленки так и остаются торчать над водой — равно как и верхняя половина груди; Андерс ёжится, вжимая голову в плечи, и краснеет ещё сильнее, встретив внимательный взгляд Леннарта.
— Я? — взволнованно переспрашивает Андерс, невольно прикладывая ладонь к противоположному плечу и таким образом закрывая часть груди. — Всё в порядке. Не стоило, Леннарт... Правда не стоило, я... Мне...
Он замолкает; смущение достигает своего пика, и Андерс, громко сглатывая, переводит взгляд с лица Лелле на протянутую им руку, бинты на которой совсем размокли из-за воды. Лэйну становится так стыдно, что он с трудом сдерживается, чтобы не ударить самого себя по лицу. Вместо этого он лишь сильно сжимает ладонь, формируя кулак, и до боли стягивает кожу на своём плече.
— Я выберусь сам. У тебя рука... Рука болит, — тихо говорит Андерс, машинально вставая. Его шатает и он, оступившись, практически вылетает из ванной, невольно касаясь ладонями плеч Лелле. Но Лэйн быстро отстраняется, принимая из рук Берга полотенце, и неловко заматывается в него. Пытается прикрыться.

После того, как они вместе переехали в эту квартиру, Андерс поставил перед Лелле условие, во избежание повторения того чуть не ставшего трагичным случая с таблетками: Берг был обязан оставлять дверь в ванную комнату открытой. Несмотря на то, что Лэйн ни разу не воспользовался возможностью проверить, чем занимается Леннарт, на момент заключения этой своеобразной «сделки» он бы без зазрения совести и без капли смущения сделал бы это; сейчас, когда ситуация складывалась совершенно иначе, испытываемые им чувства и невольно возникающие мысли вгоняли в краску. Сейчас, стоя в намотанном на бёдра полотенце, находясь очень близко к Лелле, Андерс не может избавиться от ощущения неловкости.

— Спасибо, Леннарт, — говорит Андерс, отходя в сторону и поворачиваясь к Бергу спиной. — Правда, большое тебе спасибо, — полотенце сползает по бёдрам,  падает под ноги; Лэйн, пытаясь скрыть своё обнажённое тело, хватается за ткань халата, но в итоге роняет его туда же. Стиснув зубы, он быстро поднимает предмет гардероба, но путается в рукавах, а потому на лице снова проступает румянец смущения.
— Помоги мне... Пожалуйста, — тихо и практически жалобно просит Андерс, яростно ненавидя себя за эту просьбу, и оборачивается через плечо. — Я не могу найти второй рукав.

Потихоньку Лэйн начинает смиряться с тем фактом, что на этот вечер его нянькой будет Леннарт, а не наоборот. Андерс не хочет вспоминать о том, как когда-то о нём заботился человек из прошлого, физиономию которого хочется забыть раз и навсегда, но мысли о Тобиасе невольно возникают в голове уже который раз за этот дурацкий вечер. Вслед за неудобными воспоминаниями возникают ассоциации, и вот уже Лэйн сравнивает Леннарта с тем, кто завязывал ему халат несколько лет назад. И то, что он просто позволяет себе подумать об этом, раздражает.

Конечно, как он может сравнивать? Леннарт — это лучшее, что было и есть в его жизни.

Он помнит, как Тобиас отчитывал его после каждой попойки; как ставил ультиматумы, тем самым не помогая, а, наоборот, лишь усиливая желание Андерса утопить себя на дне бутылки. Возможно, это и прокатило бы, помогло, но не с Лэйном: в его характере было что-то такое странное, какая-то мерзкая привычка сопротивляться давлению, упираться рогами в действующий на него стрессовый фактор. Давление, по крайней мере открытое, — это не тот метод, который стоит применять в случае Андерса. Тобиас не смог понять этого за несколько лет — хотя бы потому, что был таким же упёртым фанатиком, как и Лэйн. Сейчас Андерс думает, что, вероятно, это и послужило причиной ухудшившихся взаимоотношений, а измены Тобиаса — это уже следствие.

Из пьяных размышлений Андерса выдёргивает лёгкое, но оттого более волнующее прикосновение Леннарта. Он снова оказывается так близко, что у Лэйна вмиг спирает дыхание — который раз за этот странный вечер?
— Спасибо, — говорит Андерс, когда Лелле ставит перед ним кружку с кофе. — Я очень признателен тебе за понимание. Это важно для меня.
Он улыбается, заглядывая Бергу в глаза, невероятно красивые глаза, в которых Андерс видит тепло, согревающее его с тех самых пор, как они живут вместе. Именно сейчас в его голову, слишком восприимчивую ко всему, что происходит вокруг, закрадывается ещё одна до одури идиотская мысль — может быть, это всё проделки пресловутой судьбы, о которой часто говорят погрязшие в своих мечтаниях романтики? Может быть, тот факт, что корни отца Андерса и матери Лелле идут из одной земли, и есть то самое судьбоносное стечение обстоятельств?
Андерс не зря назвал эти мысли идиотскими: они действительно больше напоминают бред сумасшедшего, без единого здравого зерна.

— Если ты боишься, что это повторится... Это не повторится, Леннарт, — пара глотков ужасно горького кофе отрезвляют довольно быстро, и Андерс даже чувствует некоторый подъём; хмель, правда, не исчезает насовсем, оставляя напоминающий о себе дурманящий налёт. — Но я не буду тебе врать. У меня был сложный период в жизни, когда я... Часто пил. Очень часто.
Он глубоко вдыхает. Андерса бросает в жар то ли от кофе, то ли от своей излишней откровенности, то ли от того, что Лелле находится непозволительно близко, и желание прикоснуться к нему возвращается, по инерции подтягивая за собой и воспоминания о сцене в ванной. Точнее, об этой иллюзии. Лэйн всё-таки решил, что это ему привиделось.

— Было тяжело справиться с внутренними проблемами и я не нашёл лучшего выхода, кроме алкогольного забытья, — он сопровождает свою исповедь горьким смешком, и быстро запивает его очередным глотком эспрессо. — Думал, что это мне и сейчас поможет. Сорвался. Но состояние лишь ухудшилось. Как и в прошлый раз.
Андерс понимает, что прошлый повод был куда более весомым и трагичным, чем нынешний. Но легче от этого не становится. Равно как и от того, что он не смог сказать Леннарту о своих чувствах. Но говорить об этом в таком состоянии и при таких обстоятельствах... Нет, это не то, чего заслуживает Берг. Пьяные слова Андерса он воспримет скорее как бред, пьяный бред, не станет принимать его признание всерьёз. Лэйн это понимает, а потому покрепче сжимает кружку с кофе, чтобы сосредоточиться и не ляпнуть ничего лишнего. Выговориться ему всё равно жизненно необходимо. Поделиться хотя бы частью того большого груза, который висит у него на плечах. Андерс верит, что Лелле поймёт и это.

— Мне было стыдно, что я не распознал твоего... Настроения, — аккуратно произносит Лэйн, громко сглатывая и внимательно следя за реакцией Леннарта. — Я тогда тебе не сказал. Но мне было очень страшно. Очень. И я не понимал, как я мог это допустить. Мне показалось, что мы с тобой... Мало разговариваем. Я знаю о тебе многое, Леннарт, — он замирает, шумно вдыхая, и понижает голос на пол тона. Внутренности натягиваются, словно струна; Андерсу кажется, что в его теле напрягается каждая мышца: бодрость, подаренная кофе, принесла с собой ещё и ясность, но алкогольная смелость никуда не делась. Лэйн прекрасно понимает, что сказать такое трезвым он бы не смог, — чего уж говорить о признании более серьёзном, — и малодушно радуется, что оказался в таком состоянии и сделает это именно сейчас. Ему действительно сложнее выражать свои мысли под мухой, но говорить определённо проще.

— Но я не знаю, что творится у тебя в голове. Мне хотелось бы... Узнать тебя ближе, — заканчивает Лэйн, выжидательно глядя на Леннарта.
Да, конечно: он всё ещё не может понять, о чём тот думает. И эта таинственность завораживает.

Отредактировано Anders Lane (10.01.2016 20:05:51)

Андерс мало чего боялся. В детстве его было тяжело напугать, потому что уже с самых юных лет в нём появились зачатки здорового скептицизма, которые после, уже во время его юности, дали свои плоды. Его невозможно напугать ни необъяснимыми мистическими событиями, ни странными совпадениями, ни уж, тем более, карой господней. Многие за глаза называют его циником, но это — лишь бирка, которую нацепляют посредственные в своих взглядах люди на каждого, чьи идеалы не соответствуют их представлениям о действительности. Они не знают, не хотят думать о том, что на самом деле составляет природу того или иного процесса, и страх появляется как раз из-за этого незнания. Андерс редко боится, и это оправдано тем, что он многое осознаёт. Временами даже слишком.

— Понимаю, — произносит Лэйн, выдыхая; он в очередной раз реагирует на прикосновения Берга, который легко и спокойно берёт его руку, переплетает пальцы. Прикосновение, которое кажется невозможно интимным, чуть смягчает паранойю Лэйна, и он отпускает себя навстречу этому теплу. Именно сейчас такой контакт имеет для Андерса особенное значение — точнее, это самое значение Лэйн придаёт ему сам. Но уже не стыдится своих мыслей. Сколько можно то, в конце концов?

— Я не хочу заставлять тебя, если тебе трудно или... не хочется о чём-то говорить, — горячо произносит Андерс, отодвигая кружку в сторону и замирая, когда Леннарт начинает гладить его холодные руки своими мягкими, тёплыми ладонями, а потом продолжает. — Ведь это нормально. Есть темы, о которых говорить тяжело в принципе.

Он наклоняет голову, скользнув взглядом по губам Леннарта и, непозволительно долго задержавшись на них, быстро восстанавливает зрительный контакт.
— К тому же... — Андерс замолкает, пытаясь подобрать слова, и облизывает пересохшие губы, непроизвольно разворачивая ладонь и чуть сжимая в ней руку Леннарта. — Ты — единственный человек, о котором я так беспокоюсь.

Лэйн откидывается на спинку стула, не отнимая руки. Он не хочет нарушать ту связь, которая пронизывает их через кончики пальцев: так Андерс не чувствует страха. Того страха, который возникает каждый раз, стоит Бергу не ответить на звонок или открыть дверь позже, чем обычно; того страха, который сопровождает каждую прогулку Леннарта в полном одиночестве; того страха, который холодит затылок, стоит услышать громкий удар или знакомый крик.
С ним Андерс начал бояться. И это ощущение никак не даёт ему покоя.

Когда Андерс вусмерть напивался в баре, он представлял возвращение домой совершенно иначе. Он рассчитывал на то, что даже не встретится с Леннартом, уснёт на диване в гостиной и единственное, что наутро напомнит о прошлой попойке — стойкий запах перегара да головная боль. Андерс не планировал этот разговор, а оттого снова и снова теряется от слов Лелле, когда, казалось бы, уже смог взять себя в руки.

Он внимательно слушает Берга, боясь прервать его. Этот момент можно назвать сокровенным, ведь до этого их разговоры ни разу не заходили настолько далеко. Лэйн даже с жалеет о том, что хмель не сошёл до конца: он бы хотел, чтобы в момент наивысшей откровенности Лелле видел его трезвые и чистые глаза, а не помутнённый забвением взгляд. Но, с другой стороны, именно из-за такого состояния Андерса этот разговор смог состояться. Может быть, всё не так уж и плохо? Возможно, стоит принять реальность такой, какая она есть? Сделанного не воротишь.

Разве что, можно изменить воспоминания, признать случившееся плодом воображения. Но это, пожалуй, уже мало зависит от чьей-то воли. Это всегда случается спонтанно.

Андрес не успевает ответить на полные сочувствия и какой-то особенно глубокой тоски слова Лелле; не успевает сказать о том, что присутствие Берга, его общество заставляет его чувствовать себя нужным; о том, что именно благодаря ему Лэйн наконец-то смог расправиться со своим прошлым; о том, что Леннарт сейчас значит для него больше, чем кто-либо другой во всей вселенной. Но тот жест, который демонстрирует Лелле, выбивает абсолютно все слова и фразы, которые затуманенный разум Андреса смог заготовить. То, что делает Берг, действует на Андерса как катализатор. Пусть на самом деле Лелле, возможно, не вложил в это абсолютно никакого смысла, Лэйн воспринимает его по-своему. Даже делая скидку на спонтанность этого короткого прикосновения... В необдуманных поступках ведь гораздо больше смысла, чем в запланированных.

За короткую паузу Андерс не успевает успокоиться и вернуть себе самообладание, потому что Берг делает то, от чего вмиг возвращается жар, охватывающий тело, словно в пожаре. Лэйн вздрагивает, но не отстраняется, не отдёргивает руку; на щеках появляется ярко-алый румянец. Сложно контролировать свою физиологию, особенно в состоянии алкогольного опьянения, особенно в присутствии Берга, и потому томление внизу живота выводит Андерса из равновесия. Сейчас Лэйн ощущает это на себе слишком отчётливо; запястье от прикосновения Леннарта словно горит.

— Мне... — хрипло произносит Андерс; в горле у него пересыхает и он, попытавшись собраться с мыслями, в очередной раз облизывает губы. — Я хочу, чтобы ты был рядом со мной. Да, я очень боюсь тебя потерять, Ле... Лелле.
Он судорожно глотает воздух, словно тот с трудом поступает в лёгкие, но потом, чуть тряхнув плечом, всё-таки старается дышать ровно. Получается из рук вон плохо. Неужели вообще возможно чувствовать себя рядом с другим человеком подобным образом? Вздрагивать от каждого прикосновения, словно тело и не тело вовсе, а оголённый нерв? Неужели можно испытывать что-то настолько сильное и мощное, что даже анальгезирующее действие алкоголя не может это подавить?

И всё-таки, это было бы гораздо проще объяснить и понять, если бы реакция была только физической.

— Мне очень сложно говорить об этом, потому что я боюсь. И ты можешь неправильно меня понять... — осторожно начинает Лэйн, почти жалея о том, что только что произнёс; но, пожалуй, лимит этого ощущения превышен — пора избавиться от этой тяжести, сейчас или никогда. — Мне кажется... Нет, я уверен в этом... Я...

«Я люблю тебя».

Андерс замолкает. Смотрит в глаза Леннарту, словно пытается найти там знание, какое-то тайное знание, что избавило бы Андерса от самого тяжёлого признания во всей его жизни. Но Лелле невинен. Он выглядит так, словно не до конца понимает серьёзности, не понимает того, что ему собираются сказать. Он не готов.

— ...Я хочу, чтобы ты был рядом. Ты мне нужен. Именно ты, — произносит Андерс дрожащим от волнения голосом. — С тобой я чувствую себя нужным. Для меня это очень важно.