Больше всего в этих рождественских днях, полных бездействия, праздности и безудержного чревоугодия, Фрэнсис любила одинокие утра на залитой холодным светом кухоньке, удивительно маленькой, когда все Митчеллы и их родственники собирались под одной крышей. В такие часы весь дом представлял собой её собственное уснувшее королевство с замком из имбирного кекса, небрежно составленных на краю стола бокалов под шампанское и разбросанных тут и там ёлочных украшений. В этот раз кто-то – вероятнее всего, Донна, остальных праздник не занимал столь сильно, – раскидал по подоконникам искусственный снег, нелепо гармонировавший с творившимся на улице беспределом: угольно-чёрными, обнажёнными деревьями и бесперебойным дождём. Погода подвела Митчеллов – и с ними вместе весь город, – и потому их особняк внутри превратился в маленький оплот настоящей зимы, её последний бастион: завершающим штрихом стали раздобытые Донной в самый последний момент стеклянные шары, в каждом из которых прятался заснеженный кусочек Нью-Йорка. Спускаясь со второго этажа, Фрэнсис перевернула  и потрясла один, и Эмпайр-стейт-билдинг засыпало белым крошевом.
Подогрев себе стакан молока в микроволновке, Фрэнсис долго, пока он не остыл, сидела в гостиной под раскидистой праздничной елью. Уместив на коленке новенький, подаренный Джо скетчбук, она грызла карандаш и иногда – печенье и проваливала уже третью попытку одолеть «синдром белого листа» так, чтобы остаться в итоге довольной. Фрэнни начинала рисовать – дома, деревья, собак и кошек, Барбару Гордон и Чудо-женщину, – и неизменно скатывалась к Генри. Она не сразу понимала, что вместо розового куста линии под её рукой складываются в его схематичный портрет, а когда понимание нисходило на неё, недовольно качала головой и перелистывала страницы. Фрэнсис единственная из всех, кажется, не имела чёткой позиции относительно Генри к этому утру: Донна приняла его безоговорочно, Селеста демонстративно удалилась и не сразу согласилась вернуться за стол, дядя Малькольм ощутимо напрягся и посуровел всеми чертами немолодого лица. И Джо. Фрэнни вглядывалась в старшего брата, но понять его не смогла – он и радовался, и держался в стороне, и смотрел настороженно, всё сразу. Как и в детстве, пока их ещё было трое, эта связь между братьями оставалась для неё настоящей загадкой, чертой, отделившей пятилетнюю девчонку от двойняшек, определившей их игры по разные стороны баррикад.
Чьи-то шаги на лестнице сбили её с мысли, заставили удивлённо поднять голову, отложить скетчбук и замереть на мгновение с полуоткрытым ртом. Фрэнсис вся обратилась в слух: обычно никто так рано не просыпался, особенно в праздники, особенно в общем доме. Поднявшись и чуть не рассыпав печенье, Фрэнни ногой оттолкнула пустую коробку из-под подарка Селесты и пошла на звук шагов, ступая неслышно и мягко. Он выскочил на неё из-за угла, и девушка вздрогнула, тихо ойкнув.
– Джо? – её голос дрогнул на секунду, и этой-то краткой паузы Фрэнсис хватило, чтобы осознать свою ошибку. Разумеется, это не мог быть Джо – это никогда не мог быть Джо, – и сейчас на Митчелл совершенно чужими глазами смотрел другой её брат. – Прости. Прости, Генри, – повторила она, отступая назад и заставляя себя назвать его по имени. Словно бы так этот призрак из прошлого станет более реальным. Фрэнсис одёрнула свой халат, потуже затянула узел на поясе, покачала головой. – Я всегда встаю рано в праздники, это моя вредная привычка, – она улыбнулась. – Возможно, это у нас семейное. Ты второй известный мне Митчелл, который просыпается до полудня в принципе.
Фрэнни обернулась – под ёлкой, среди коробок из-под подарков, лежали её вещи, стояла тарелка с недоеденным печеньем и покрывался инеем стакан молока. Единственным источником света в комнате была гирлянда, переливавшаяся золотым и серебряным с плавными переходами из одного в другой. Вздохнув, девушка с осторожностью коснулась руки Генри – словно бы он мог исчезнуть в любой момент от одного неосторожного движения или дуновения ветра.
– Пойдём на кухню? Там светло и еда найдётся.

Сколько Фрэнсис себя помнила, кухней всегда единолично правила Донна. Она и только она определяла, какую купить посуду, в какие баночки пересыпать приправы и специи и в каком порядке их все расставить на полках из светлого дерева. На каждой рукописной этикетке темнели начертанные ей буквы – ровные и мягкие, как она сама. Донна творила здесь магию домашнего уюта, и никто не смел в это вмешиваться. Никто, кроме Генри. Фрэнсис немного оторопела от того, как легко и просто новоявленный старший брат перехватил на себя управление этим царством. Всё, на что хватало Фрэнсис, когда Донна была поблизости, – это сварить кофе или заварить чай. Максимум – разогреть что-то уже готовое в микроволновке или закинуть пару кусочков хлеба в тостер. Девушка покорно отошла в сторону и опустилась на стул, во все глаза наблюдая за Генри – было что-то мистическое в том, как он готовил, пусть даже это была просто яичница. Может, он просто ей снится? Им всем снится. Фрэнни тряхнула темноволосой головой и с трудом избежала порыва подойти к нему и ткнуть чем-то острым в эту руку с зажатым в ней венчиком, чтобы проверить, насколько реален мужчина перед ней. В кухне приятно запахло готовящейся пищей – отчего-то панкейками, которые особенно удавались Донне, – и девушка с жадностью сглотнула слюну: всё-таки печенья с молоком ей было прискорбно мало.
– Рисую, – Фрэнсис отвлечённо пожала плечами и пожалела, что оставила скетчбук в комнате – будет неприятно, если кто-то проснётся раньше времени и найдёт его. Она всё ещё испытывала странное смущение, показывая свои наброски кому-то из близких, хоть и знала, что рисует хорошо. Настолько хорошо, что за нового Магритта ей предложили в полтора раза больше обычного. – Не обижайся на Селесту, – пробормотала Фрэнни, виновато улыбнувшись. – У неё достаточно сложный возраст, она не всегда радуется даже тем, кого знает давно, – она подтащила к себе соломенную подставку под тарелки и вцепилась в ту пальцами, пересчитывая ряды и переплетения. Фрэнсис много могла бы рассказать о Селесте, и не меньше – обо всех остальных. Но, наткнувшись взглядом на затылок Генри, она заставила себя замолчать. Что-то в ней не переставало твердить, что этот взрослый мужчина, удивительно походивший на Джо и помнивший и о собаке, и о её плюшевом кролике, и обо всём остальном, что случилось в первые семь лет, – чужой, и раскрывать перед ним сердце не стоит. – Знал бы ты, каким чудесным ребёнком она была, – не без сожаления признала девушка, вспоминая малышку со старых фотографий. Они долго были там втроём – Джо, она и Селеста, уже потом – только она и Селеста; но в какой-то момент прекратилось и это.
Фрэнсис перебрала фрукты в золотистой декоративной корзинке, присланной кем-то из знакомых семьи и заброшенной, скривилась, обнаружив там сплошное цитрусовое безумие, и ухватилась за единственное зелёное яблоко. Сжав несчастный плод в пальцах, девушка поднесла его к носу, блаженно прикрыла глаза, вдыхая аромат, и улыбнулась, но есть не стала, решив, что оскорбит этим Генри. Ему и без того досталось – разве что по лицу не прилетело, как в плохом фильме. Двадцать лет, за которые им не пришло ни одного письма, ни одного сообщения в социальных сетях. Ничего, даже подписанной открытки из какого-нибудь другого штата или страны. В тех же фильмах хуже были только отцы, появляющиеся на пороге после тридцати лет непонятно где.
– Я не знаю, кем надо быть, чтобы вычеркнуть из жизни тот факт, что у тебя, вообще-то, есть старший брат, – она прокатила яблоко по столу, поймала, подкинула и начала перебрасывать из ладони в ладонь. – Конечно, я тебя помню. Всегда помнила, – яблоко скользнуло по её пальцам, не удержалось и упало на стол, отчего на светлой подставке образовалась уродливая складка. Фрэнсис разгладила её и внимательно посмотрела на Генри. Она узнала о нём то, что они с Джо рассказали, и не больше. Вчера им почти безраздельно завладела Донна, изредка передавая блудного племянника остальным. Ей этого было мало. – Ну а ты? Ты чем занимался по жизни? Чем-то творческим, как мы с Джо? Или?.. – у него что-то зашипело на сковородке, и Фрэнсис оборвалась, замолкла, с интересом присмотрелась.

– Спасибо, – она кончиками пальцев подтащила тарелку к себе поближе, прихватила зубами нижнюю губу от предвкушения и потянулась за вилкой. Испытываемое ей смущение отошло в сторону шага на два, пошатнулось, и Фрэнсис показалось, что с неё стащили корсет, настолько легко она задышала. Это было немного неправильно, и девушка сама себя одёрнула. Пусть он и приготовил ей завтрак, и они разделили пищу на двоих, его не было дома двадцать лет, и никакой яичницей этого не исправишь. Фрэнсис отломила кусочек, осторожно подцепила его вилкой, поднесла ко рту, подула и только после того попробовала. На вкус это было столь же великолепно, как по всем остальным параметрам, и Фрэнни невольно улыбнулась. Пожалуй, за это можно и простить… где-нибудь полтора-два года. Она хитро сощурилась, наморщив веснушчатый нос, и зажала вилку в руке на манер кисти, придирчиво посмотрела на Генри, приготовившись спросить его о чём-то глупом и не столь существенном, но его слова прилетели снежком за шкирку, моментально скинув с её лица это безмятежное утреннее лукавство, но сковырнув обиду как старую рану. Без особого энтузиазма Фрэнни накрутила на зубья растаявший сыр и поковыряла в своей тарелке, выискивая кусочек пожелтей.
Двадцать лет она придумывала себе, что вот сейчас двери распахнутся, а на пороге окажется Генри – четырнадцатилетний, студент, молодой мужчина, так похожий на Джо и на них всех. Время притупило эти фантазии, обесцветило; так солнце выжигает все краски. И всё равно они вспоминали о нём – все, кроме разве что Селесты, никогда толком его не знавшей, – на Рождество, и в дни рождения, и на прочие семейные праздники. Одно время Донна специально оставляла пустое место за столом, лишний стул, держала на кухне запасную чайную пару – для Генри; потом перестала. Фрэнсис посмотрела на внезапно возникшего старшего брата, и её поразило, насколько спокойно он говорил, что всех их вычеркнул из жизни. А сейчас, что – тоже вычеркнет, если потребуется? Она принялась жевать, чтобы случаем не сказать лишнего, такого, что потом не вернёшь назад. Что она делала одиннадцатого сентября четырнадцать лет назад? Вернулась из школы раньше обычного, долго сидела с Донной перед телевизором, отвечала на телефонные звонки всех неравнодушных и звонила сама.
– Больше сливок и меньше кофе, пожалуйста, – пробурчала Фрэнсис, оставив на тарелке с половину своей порции. Всё ощущение уюта и защищённости разбивалось об эти его слова, и Фрэнни порадовалась, что их хотя бы не слышали Джо или Донна. Она поднялась на ноги, отыскала в хлебнице несколько ломтиков белого, вчерашнего хлеба и вернулась на своё место. Разломив один, Фрэнсис задумчиво провела им по краю тарелки, и под бледно-желтым проступила голубая окантовка. – Но ты не вернулся, – тихо сказала она, поднимая на Генри тёмные глаза. – Ни тогда, ни потом, – она смотрела осуждающе, хотя искренне старалась этого не делать. Но он, чёрт его побери, все эти двадцать лет о них помнил – не пропадал где-то с амнезией или чем-то таким, но сознательно вычеркнул из своей жизни, – и не прислал даже короткой весточки о себе, а теперь ждал, что они, словно щенки корги, будут вокруг него прыгать и обожать. – Ты столько всего пропустил, – она со злостью ткнула куском хлеба в бледную керамику. – Я боюсь, что мне будет сложно это вычеркнуть.

Генри поставил перед ней высокую кружку с Чёрной Вдовой – героиней комиксов, а не пауком, – сам сел в стороне, оставив пустое место между ними, как целомудренный средневековый супруг, и Фрэнсис стало стыдно. Она подвинула к себе свой кофе, добавила побольше сахара из дозатора – когда у тебя столько не зависящих от твоей воли ограничений по жизни, как-то нет смысла ещё и самому их выставлять, – тщательно перемешала. Она вспомнила Генри мальчишкой, вышедшим однажды из дома и пропавшим из их жизней, –  долговязым, с выгоревшими на солнце волосами и разбитыми коленками, молчаливым и диким, – а теперь он сидел с ней рядом, совсем уже взрослый, совершенно другой человек, проживший целую жизнь отдельно. Фрэнсис попыталась представить, что он – просто Генри, не её брат, но кто-то, очень похожий на Джо, на неё и Селесту, на родителей со старых фотографий. В затянувшейся паузе она сделала несколько небольших глотков кофе, поставила кружку на стол перед собой и, прежде чем вернуться к яичнице, закатала сползшие рукава халата, выдохнула, приняла решение.
– Ладно, попробуем, – она кратко кивнула, взялась за вилку. Ощущение смущения и скованности вернулось. О чём с ним говорить? Она ведь даже не знала его, ей не хватило одного суматошного дня для этого. Фрэнсис ела неторопливо, медленно прожевывая и проглатывая каждый кусочек, запивая яичницу кофе, в котором очень не хватало специй, но никогда нельзя получить всё и сразу. Если бы напиток варила она, то точно добавила бы корицу, кардамон и, пожалуй, щепотку имбиря. – Яичница, – девушка оторвалась на мгновение от еды, посмотрела на Генри, поймала в нём след былой растерянности, робко улыбнулась, – просто потрясающая, спасибо.
Холодный кухонный воздух сделался плотным, и каждое слово глохло, перекрываемое стуком дождя на улице. Фрэнсис потянулась, ладонью опираясь о стол, и приподняла занавеску, впуская в их утреннее единение заоконную серость. Газон перед домом был пуст – даже поклонники Джо предпочитали в послепраздничное утро находиться в своих домах, а не здесь. Возможно, они не так и безумны, как ей обычно думалось. Самой-то Фрэнсис хватило на полторы книги старшего брата, но она неизменно заказывала на амазоне каждое его издание, веря, что однажды сможет собраться с духом и погрузиться в чужие мрак, боль и страдания. До той поры они хорошо смотрелись на полке, выставленные в ровный ряд по годам и приковывающие к себе внимание. Засмотревшись на аккуратные корешки с потёртыми буквами, люди сами собой забывали про её коллекцию комиксов, и Фрэнсис это нравилось.
Она сказала ему «попробуем». Девушка краем глаза посмотрела на новообретённого брата – если расфокусировать глаза, то он неотличим от Джо, – вздохнула. С чего-то же следовало начать.
– Расскажи мне что-нибудь о себе, – попросила она, чтобы хоть как-то загладить свою резкость, его растерянность и общее неудобство. – Что-нибудь такое, чего не говорил ещё остальным, – уточнила Фрэнни. – Например, ты так и не сказал, чем занимаешься, или, – она помедлила и улыбнулась лукаво, – может, у меня есть племянники, а я и не знаю. Это было бы, – она быстро перебрала в голове слова, выискивая подходящее, жонглируя «странно», «ужасно», «внезапно», – забавно. Я перестала представлять себя тётей с момента, как Джо развёлся. Он, конечно, не стал из-за этого разом аскетом, да и Селеста ещё молода, но… Но вот такая мы семья, – Фрэнсис развела руками. На мгновение всё это стало просто – говорить с ним так, словно он не родной брат, но и не чужак; кузен, вернувшийся из затянувшегося заграничного отсутствия. Она очертила хлебной коркой круг на своей тарелке, нарисовала смайлик.

Отредактировано Frances Mitchell (26.01.2016 22:11:25)

Ничуть не огорчённая отсутствием племянников где-то в любой из частей света, Фрэнсис позволила себе полностью погрузиться в историю Генри. Так даже лучше – теперь Донна будет говорить о детях не только ей и Джо, но и кому-то третьему, поубавит свой пыл, ослабит свою ласковую, но всё-таки сильную хватку почти что матери. Она пожалела, что тётя больше не оставляет на кухонном столе стакан с карандашами – первые восемь лет этой арт-терапии только так и было, но после взбунтовалась сама Фрэнни, – и суетливо водила обратной стороной ложки по столу, явно представляя себе и ледяные воды возле берегов Аляски, и полные рыбы сети, немножко мультяшные, как в «Русалочке», и старую, с трещинами мебель, которую Генри оживлял и отпускал в новую жизнь, и серьёзных людей с католического телеканала, и даже девушку, рыжеватую, с веснушками и шрамиком на левом мизинце. Так оно и бывает, осознала Митчелл: ты до поры считаешь свою жизнь очень обычный, а потом раскрываешь факты – и сам в них не веришь. В школе она бы гордилась: смотрите, вот мой брат, он прошёл множество дорог и многое видел, у него историй – завались и больше; но от школы старшую из девочек Митчелл отделяли добрый десяток лет, выкуренная пачка сигарет и лощёная женщина из картинной галереи. Фрэнсис глотнула кофе и доела свою яичницу, сдержанно, но тепло улыбнулась. Она невольно посмотрела на его руки, угадывая на них застарелые шрамы и мозоли. Эту привычку Митчелл приобрела в колледже, когда впервые осваивала академическую живопись; тот курс немного убил в ней восприятие красоты в чём-то целом, но научил влюбляться в детали.
– Возможно, вам с Джо следует объединить силы и написать об этом книгу, – она очертила ногтем полукруг на столешнице, смешливо фыркнула. Это всё очень по-книжному звучало, и потому-то Фрэнсис почти сразу и почти во всё поверила. Пожелай он соврать, он бы придумал что-то реалистичное, забросив эту Генриаду в самый далёкий угол, в раздел «фантастика». – Это… – Митчелл нахмурилась, став мягче в ровных чертах лица, замялась, – это немного не его профиль, конечно, но он, наверно, возьмётся, – её голос неуверенно потух, и Фрэнсис отвернулась в сторону окна, запустив свободную руку в тёмные волосы, задумчиво перебрала длинную прядь между пальцев. Невольно вспомнился вчерашний вечер и то, какой стеной недоверие стояло между братьями. Нет, они же договорились – между Джо и Генри. Фрэнсис на мгновение отделила себя от обоих, испугалась и спешно вернулась к привычному и родному Джонатану, оставив маленький уголок для блудного Генри. – Вам будет полезно чем-то общим заняться.
Фрэнсис закинула в рот размякшую половинку хлебной корки, вытащила из подставки бумажную салфетку и, собрав в свою тарелку случайные крошки, поднялась из-за стола. Примостив тарелку на краю мойки, звякнув вилкой напоследок, девушка, не спросив у Генри, будет ли он десерт, распахнула холодильник и принялась за методичное изучение его нутра. Донна всегда готовила больше, чем они съедали за раз. Фрэнсис замутило от одного вида индюшачьей ножки, и она спешно подняла взгляд выше, зашуршала и загремела, перебирая пластиковые контейнеры. С почти победным «Нашла!» Митчелл выпрямилась, захлопнула холодильник и вернулась за стол, плюхнулась на стул, поджимая под себя одну ногу в тёплом вязаном носке. Но стоило поднять с коробки на двенадцать кексов крышку, как плутовская улыбка Фрэнсис погасла, словно её и не было.
– Чёрт, здесь только лимонные остались, – она задумчиво почесала кончик носа, виновато посмотрела на Генри – так, словно это у него аллергия, а не у неё, – и подвинула коробку к нему. – Наслаждайся. Я видела, что вчера тебе не досталось – кто-то задвинул их в самый дальний угол, когда дошли до вина.
«Селеста», – предположила Фрэнсис, но озвучивать не стала. Это мог быть и Джо, и, чем чёрт не шутит, хоть дядя Малькольм. Донне лучше всех урождённых Митчеллов удавались эти маффины по старому семейному рецепту. Они считались чисто рождественским угощением, и раньше только какая-то очень серьёзная неприятность в жизни её подопечных вынуждала тётушку отступиться от принципов и испечь их не в сезон.
– Жалко, что у тебя фотографий не осталось, – помолчав, протянула Фрэнсис, кончиком пальца осмеливаясь смазать крем на одном из маффинов. – Было бы забавно сравнить тебя и Джо.

Лицо Фрэнсис преисполнилось чуда, словно в маффинах – и в том вкусовом восторге, что ожидает Генри, – пряталась особая магия. Слизав с пальца крем – крайне волнующее переживание для человека, которого может убить пара лимонов, – девушка потянулась за салфеткой, вытерла руки и выжидающе посмотрела на старшего брата. Генри медлил так, словно успел еретически позабыть про семейные кексы, и Фрэнни ненароком тряхнула головой и упёрлась кончиками пальцев в стол, подаваясь вперёд корпусом тела и нетерпеливо задерживая дыхание. «Ну, – говорило всё в ней, – давай же, съешь их уже, пока не проснулись все в доме, не пришли и не отобрали». Джо на такое способен разве что ради чистого упрямства, дядя Малькольм – из подспудного желания поставить на место, Селесте и поводов особо не требуется. Они, добрые и вежливые с гостями, на вернувшегося к ним брата реагировали как на нежеланного и незваного пришельца. 
– Нет, – после непродолжительного молчания отозвалась Фрэнни, отгородившись от Генри, его предложения, улыбки и кексов ладонью. – Нет, не стоит. Сейчас это переносится тяжелее, чем раньше.
Она откинула волосы за спину и без особого выражения посмотрела на брата. Уголки её губ полумесяцем опустились вниз, и в лице, свободном от косметики и кремов, опасно проскользнул возраст: не семь и уже не семнадцать, когда о себе не слишком-то и думаешь – или думаешь чрезмерно много, – но двадцать восьмой год. Девушка медленно села, поджимая под себя одну ногу, потянулась к своей кружке с остатками кофе, сделала глоток и поморщилась, но дальше мысли, что надо бы ещё его сварить, не ушла. Доброжелательность Генри подкупала – в детстве он не всегда был с младшей сестрой так мил, хотя особо никогда не задирался. Фрэнсис привыкла к мысли, что ей повезло с братом – с братьями, поправила она сама себя, – и не обнаруживала и намёка на желание отступить от неё.
В какой-то момент ей захотелось рассказать Генри правду, и Фрэнсис заткнула себя куском хлеба: вытянув его из хлебной корзины, растрепала, оборвала корку, скатала комок из бледного мякиша и закинула в рот. Окажись здесь и сейчас Селеста, ехидно бы заметила, что сестре стоит поосторожнее обходиться с мучным – и огребла бы следующим комочком в лоб, – но самая младшая Митчелл, к счастью для всех, надёжно спала у себя в мансарде, зубами к стенке, головой на север. Фрэнсис задумчиво задрала острый нос, рассматривая то Генри, то маффины, и перестала следить за пальцами. Она хотела бы рассказать воскресшему из мёртвых старшему брату о длинноногой итальянке с повадками дикого зверя и убедительностью гипнотизёра, о поддельных полотнах давно мёртвых людей, о подпольных аукционах, на которые её иногда брали с собой, всегда инкогнито. Но получилось больше о другом.
– Твоя сестра, – медленно проговорила Фрэнни, – художник, как ты уже заметил. Иллюстратор, – уточнила она на всякий случай, словно бы это многое объясняло стороннему человеку. – Меня время от времени нанимают разные издательства, и я, в общем-то, достаточно успешна в том, что делаю – не Рэкем, конечно, но я правда крута, – она не удержалась от сдавленного, полного искренности смешка. Фрэнсис запоздало подумала, что Генри ведь мог видеть её рисунки – кто знает, какие книги и журналы ему попадались за эти двадцать лет, – и не подозревать даже, что эти образы родились в её голове, вышли из-под её пера. Она вгляделась в лицо брата, гадая, видел ли; словно это как-то могло связать их ещё больше. – Не говори Донне, – она подалась вперёд и снизошла до шёпота, – но на самом деле я ужасно хочу рисовать комиксы, – она отсалютовала ему кружкой, и отблеск рассеянного утреннего света причудливо отразился на рыжей шевелюре агента Романовой. Донна терпеть не могла эту чашку, но Фрэнсис каждый раз отстаивала её – или покупала новую, если порыв ветра оказывался слишком сильным, ломалась посудомоечная машина или в дом приходил очень неловкий посетитель. – Она ругается. Она не часто ругается, но… Это как Джо и дети, только я и комиксы. О, кстати, ещё я люблю черепах и немного косплею в сезон, ну, знаешь, комик-кон там и прочее. Прости, – она засмеялась, поднимаясь из-за стола, – я очень плохо рассказываю о себе, когда просят, – она пожала плечами, подошла к кофейнику и заглянула внутрь. – Я, пожалуй, сварю нам ещё кофе. Ты не будешь против пряностей?

Кровь прилила к щекам, и Фрэнсис отвернулась, упала ладонями на столешницу, пальцами нашла щербинку на глазированной поверхности, выдохнула и сама на себя разозлилась. Вопрос Генри ударил своей простотой и привычностью – разве что самые серьёзные работодатели, просматривая её портфолио, не задавали его, – но впервые это звучало так, словно на самом деле мужчина всё знал. Фрэнсис почесала нос с недобро налившимся уплотнением – обидно, она только чуть-чуть попробовала крем, он даже совсем не лимонный, – поморщилась, выливая остатки остывшего кофе в раковину и вычищая кофейник. Нет, разумеется, Генри не знал: Фрэнни через плечо обернулась на брата и улыбнулась, хотя желудок свело так, словно она вновь заполнила его пустоту сплошным неразбавленным виски. Справедливости ради, ей тогда было всего двадцать три – ну кто в этом возрасте думает о будущем и серьёзных вещах? Вот и она нет: золотое бикини сидело на ней идеально – или так казалось на пьяную голову. Все фотографии того лета Фрэнни потёрла, вычистила даже из облачного хранилища, и только лучшая подружка ещё грозилась временами разослать их всем Митчеллам и особенно – боже, помилуй, – Донне.
Нет, Генри точно этого не знал.
Фрэнни поставила кофе на огонь – робко надеясь, что второй заход не перебудит весь дом, – и вернулась за стол, заняв место рядом с Генри. Она подогнула ногу, садясь, и полы халата нелепо разошлись в стороны, обнажая ровную и гладкую девичью коленку. Воспоминания изменили её лицо мечтательной, чуть далёкой улыбкой, и Фрэнсис блаженно уткнулась подбородком в раскрытые ладони, игнорируя наморщившуюся складкой подставку под тарелки, и вновь почесала нос. Вопрос Генри невольно сделал его роднее, протащил по игровому полю клеток на пять вперёд, минуя опасное чёрное поле.
– Ну, – Фрэнни немного замялась, посмотрела на Генри, подмечая, что он больше похож на человека из гостиничного номера, нежели на того, кто вернулся домой, – в начале всех начал я была принцессой Леей. Нет, стой, – она вскинулась и протестующе выставила перед собой ладошку, пресекая любую попытку высмеять её или хотя бы осуждающе улыбнуться, – чтобы ты понимал – как в «Новой надежде». Ещё я была Бэтгёрл, Чёрной Вдовой и стимпанк-версией Дороти Гейл. О, Боже, – Фрэнсис откинулась назад, ладонями скользнув по лицу и сложив их на затылке, и со всей серьёзностью, словно доверяла ему очень важный и очень страшный секрет, признала. – Я была лучшей стимпанк-Дороти всех времён, – она звонко засмеялась, выпуталась из тёмной массы собственных волос и сонно потянулась. – Если ты сейчас подумал, что Селеста самая нормальная в нашей семье – ты бесконечно прав, и пусть так дальше и остаётся, – она помотала головой, собрала волосы на одну сторону, поправила халат и посмотрела на Генри. – А ты все эти двадцать лет ни разу не был в Нью-Йорке? У меня не получается представить, что я могла бы пройти мимо и не узнать тебя, – она покачала головой и помрачнела, немного подалась вперёд, цепляя салфетку, и смахнула с его щеки крошку от маффина.
Оставленный без всякого присмотра, кофейник возмущённо зашипел и щедро плеснул кофе на относительно чистую варочную поверхность, вынуждая Фрэнсис, чертыхнувшись, подорваться из-за стола и вообразить себя спасателем, регулирующим последствия локальной катастрофы.
– П-прости, – она виновато поставила перед Генри кружку с дымящимся ароматным напитком. – Кофе, чёрный и очень крепкий. Как папа любил.

Замерев над кружкой горячего, пережжённого кофе, Фрэнсис посмотрела на Генри так долго и пристально, как никогда ещё за всё это утро. Мигом забылись и косплей, и нелепое замечание про костюмы, и что-то ещё, с чем она собралась уже на него обрушиться. Потерянность, которую никто в нём и не приметил до того, проступила в каждой его черте так явственно, что у девушки невольно сжалось сердце. Чувство вины затопило её, словно растаявшее масло, и Фрэнсис, в последний раз звякнув ногтями о гладкую эмаль кружки, отставила ту в сторону и положила свою аккуратную ладонь Генри на плечо, сжала пальцы и чуть встряхнула. «Посмотри на меня», – говорил этот жест. Это им повезло оказаться всем вместе, когда беда пришла в дом Митчеллов: ей, и Джо, и маленькой Селесте, и тёте Донне, и участливому дяде Малькольму, справлявшемуся с их семейным беспорядком лучше, чем сподобился бы любой настоящий дядюшка. У них нашлись психотерапевты, и поддержка общества, и всё то, чего Генри по детской глупости, переросшей в какую-то юношескую отрешенность и невнятный взрослый эскапизм, оказался лишён. Пока они переживали беду все вместе, взявшись за руки, он одиноко бродил по миру, но всё равно в итоге пришёл к порогу родного дома.
– Послушай, – она посмотрела на него очень упрямо и кончиком большого пальца коснулась его щеки, очертив на ней круг, – ты не обязан всё помнить, это нормально, что ты забываешь какие-то детали. Я вот совсем не помню, что в детстве любила «Ветер в ивах» и тащилась – ты только никому не говори – по мистеру Джабсу, но Джо не упускает случая напомнить мне об этом всякий раз, – Фрэнсис закатила глаза и покачала головой, не ко времени вспомнив, что видела эту книгу в стопке приготовленных старшим братом для их завтрашнего крестового похода против детской безграмотности. Девушка ослабила свою хватку на крепком мужском плече, отстранилась – она внезапно обнаружила себя невозможно близко к Генри, и полы халата снова разошлись, выставляя её по-зимнему бледные коленки, одной из которых Фрэнни без всякого стыда упёрлась в стул, – и подвинула к нему кружку. – Давай заново – вот, твой чёрный, без всякой надежды на лучшее кофе, – она подняла свою чашку со стола и, опускаясь на соседнее с Генри место, торжественно приподняла её, вытянула руку и тихо соприкоснулась с мужчиной кружками, выдав ему озорное «чин-чин». Будто снова им было десять и шесть лет, и они пили яблочный сок из высоких пластиковых бокалов, предусмотрительно купленных мамой, и воображали себя взрослыми лордами и леди из далёкой диккенсовской Англии; у них нашёлся один билет на «Титаник», и они по кругу разыгрывали его, ставя на кон монеты из папиной коллекции, мамин жемчуг и дедушкины запонки.
Фрэнсис отхлебнула свой кофе и непритворно закашлялась, поставила кружку на стол и замахала руками, задышала часто, раскраснелась, и кашель её сорвался на смех от всего комизма ситуации. Называется – единожды сварила кофе брату. Фрэнсис фыркнула и, подавив в себе порыв отобрать у Генри его кружку, откинулась назад и расправила волосы, поискала в карманах халата резинку, но не нашла.
– Прости, кофе просто ужасен, – она покачала головой, на секунды две прикрыла глаза и снова широко улыбнулась. – Никогда не была хороша в этом, – признала Фрэнни всё ещё с закрытыми глазами. Утренний свет потеплел, а с ним вместе как-то удивительно оттаяла и она сама, наполнилась живостью и искренностью, которых вознамерилась не выдавать этому чужаку с лицом Генри. Она потянулась за молочником и вылила всё его содержимое в свою кружку, размешала до бледного оттенка. – Но всё равно – за потерянное и обретённое, – Фрэнсис подняла свою кружку, улыбнулась и сделала глоток. – Нам так не хватало тебя, Генри.