Это чертовски странное ощущение.
Такова, пожалуй, первая пришедшая в голову мысль; перед ней и после неё — абсолютная, зияющая пустота. Ничто. Кромешный мрак. Всё существо человеческое суть есть кромешный мрак, разрушаемый лишь светочем разума, и когда разум угасает, сознание погружается во тьму — потому что для света всегда необходим источник, а темнота бесконечна и самодостаточна. Боязнь сойти с ума, как это ни парадоксально, есть первый шаг в сторону безумия: если бояться темноты, рано или поздно монстры, обитающие в ней, станут реальны.
Сумбур, сплошной сумбур и бессмыслица. Так, пожалуй, действительно недолго свихнуться, но боль в затылке выручает, неумолимо возвращая в реальный мир.
В нём холодно, а ещё пахнет прелой листвой, землёй и какой-то дрянью. Подниматься категорически не хочется: что-то подсказывает, что вертикальное положение ситуации отнюдь не улучшит. Открывать глаза не хочется по той же причине...
Но приходится, когда откуда-то сверху начинает плескать тёплая вонючая струя.
— Твою ж м-м-мать!..
Ошарашенный джек-рассел-терьер после смачного пинка вылетел из кустов с истошным визгом и скоростью хорошего пушечного ядра. Хозяйка подхватила его на руки и принялась пятиться назад, глядя на то, как из-за низенького заборчика восстаёт грозного вида лысый мужик с перемазанной кровью физиономией, явно недовольный тем, что пёс потревожил его покой.
— Ох, мистер, извините... Простите... Пибоди не хотел... не знал, что вы там... отдыхаете.
После сумбурных извинений Пибоди и его хозяйка стремительно ретировались, а жертва пёсьего нападения уселась на землю и принялась оттирать себя собачью мочу выдранной с газона травой. Чистоты костюму это не добавляло, но механическая работа помогала собраться с мыслями.
Физическое состояние явно оставляло желать лучшего. На затылке обнаружилась ссадина, кулаки были сбиты, а на рёбрах почти наверняка обнаружились бы здоровые синяки. Это явно было похлеще типичного похмелья.
Костюму тоже пришлось несладко. Помимо диверсии Пибоди на его долю, видимо, выпало немало других приключений: рукава пиджака перемазаны засохшей грязью, ржавчиной и ещё каким-то дерьмом. И кто-то вчера явно был не в себе, надев к тёмно-серому костюму ржаво-коричневую рубашку.
Ткань рубашки была подозрительно твёрдой, странно пахла и почти ломалась в пальцах.
«Это кровь.»
Мужчина рассеянно провёл по манжету пучком травы.
«Не моя.»
Трава положения не улучшила.
«Что я, чёрт возьми, вчера делал?»
А дальше началось дурное. Сидящий на газоне мужчина попытался ухватиться за такое привычное, такое знакомое «я»...
Но вместо совокупности образов и фактов обнаружил только пустоту. Сознание захлестнула паника.
...Он не помнит, кто он такой. Не знает, где он находится и как там очутился. Он понятия не имеет, почему его рубашка насквозь пропитана запёкшейся кровью. У него нет ни малейших предположений по поводу того, чья это может быть кровь.
Он даже лица своего вспомнить не может.
Ему страшно.
Поиск по карманам не даёт ничего — нет ни ключей, ни документов, находится только дешёвая пластиковая зажигалка из тех, что продаются на каждом углу. Но зато в стороне обнаруживается предмет поинтереснее.
Увесистая спортивная сумка могла бы стать ответом на все вопросы. Но она только привносит ещё больший сумбур.
В ней тоже нет ни денег, ни документов. Зато есть примерно пара миллионов баксов мелкими использованными купюрами.
— Святые ёбаные небеса. — говорит он, глядя в сумку. Кажется, будто из неё, как в фильме Тарантино, вот-вот начнёт исходить золотое сияние. — Святоё ёбаное вам спасибо.
Несколько пачек распихиваются по карманам костюма; остальные отправляются в тайник, оборудованный в кустах. Время, судя по всему, ещё раннее, и нежелательных свидетелей поблизости не оказывается. Когда в сумке остаётся примерно вполовину меньше, чем было, мужчина забрасывает её на плечо и перелезает через низкий заборчик на тротуар. Указатель на ближайшем столбе гласит, что он находится на Лафайетт авеню, в каком-то Герберт-фон-Кинг парке. Ясности ситуации это ни капли не добавляет.
Нужно поймать попутку и доехать до ближайшего полицейского участка. Передвигаться получается с трудом: мутит, перед глазами выплясывают разноцветные мошки.
Неловко оступившись, он теряет равновесие и вываливается прямо на проезжую часть.
День начинается как-то на редкость дерьмово.

Отредактировано Jason Burke (27.12.2015 23:30:12)

Безусловно, когда ты приходишь в себя в кустах от того, что на тебя ссыт мелкое вонючее блюдо корейской кухни, это означает, что день с самого начала не задался. Но когда через несколько минут после этого ты обнаруживаешь себя лежащим на дороге в окружении отчаянно сигналящих автолюбителей, дерьмометр прямо-таки зашкаливает.
Небо над головой тускло-серое, асфальт удивительно твёрдый и неудобный, но вставать, тем не менее, всё равно не хочется. Но приходится — судя по воодушевлённым воплям, где-то сбоку разыгрывается нехилая такая драма: кто-то в кого-то, по всей видимости, въехал и теперь жаждет справедливого отмщения.
Лежащий на асфальте мужчина медленно преисполняется ненависти ко всем этим бибикающим ублюдкам. Они все куда-то прутся с утра пораньше, у них есть работа, может быть, семьи, дом... У них есть они сами, чёрт возьми! А тут, видите ли, помеха в отработанном алгоритме. Случайный форс-мажор. И столько шума, будто вся жизнь летит под откос, хотя вся трагедия в том, что кому-то придётся потратить на пару часов меньше на насиживание геморроя в офисе.
Да что они вообще знают, блядь, о том, как жизнь летит под откос?
Сбоку кто-то спрашивает, не нужна ли помощь. Мужчина только отмахивается, поднимаясь и зачем-то пытаясь отряхнуть ещё больше пострадавший пиджак. Сейчас не до помощи: появилась отличная цель для того, чтобы выплеснуть весь скопившийся за утро негатив.
Этим он и планирует заняться.
Диспозиция более-менее ясна: говнюк на тёмно-синей Ауди вывернул руль, чтобы избежать наезда, и со всей дури впилился в убогонькую Тойоту. В то время как водитель Тойоты хлопал глазами по сторонам, второй неудачник носился вокруг машин, размахивал руками и брызгал слюной на какого-то белобрысого паренька, безуспешно пытающегося огрызаться в ответ.
После того, как паренёк интересуется, нужна ли «скорая», мужчина убеждается, что он, пожалуй, самое адекватное действующее лицо во всей этой карусели.
— В жопу скорую. То есть, нет, спасибо. — вежливо говорит он своему неожиданному заступнику. А затем осторожно отодвигает его в сторону и поворачивается к водителю. К тому, который орёт громче всех.
Когда оппонент значительно шире тебя в плечах и выше на полголовы, а его физиономия при этом вымазана кровью и перекошена от злости, лучше не нарываться. Но у незадачливого водилы, видимо, от пережитого стресса совершенно отказал инстинкт самосохранения: оставив в покое паренька, он принимается орать теперь уже на несостоявшуюся жертву наезда... хотя голос его при этом и становится на пол-октавы выше.
— Ты видел вообще, куда ты прёшь, мудила? Всякие бухие уроды сыплются под колёса, а мне потом тачку чинить из-за вас, так, что ли?!
Мужчина делает шаг вперёд и осторожно берёт водителя за воротник. И говорит тихо, но предельно убедительно (каждое его слово весом со статую Свободы):
— - Ты сейчас заткнёшься. Засунешь свой зад в своё ёбаное ведро с гайками. Нажмёшь на газ и свалишь отсюда так быстро, как только позволяют ограничения скорости на этом участке дороги. Всё понятно?
Обладатель «ведра с гайками» на секунду затыкается и втягивает голову в плечи. Но тут же начинает бормотать что-то про полицию и патрульных. А у его оппонента стремительно заканчивается терпение — он резким рывком поднимает водителя за воротник и коротко бьёт его лбом в переносицу. Действие чёткое, отработанное до полуавтоматизма и срабатывающее почти на уровне рефлекса; об этом стоит задуматься, как и о том, что при вероятном сотрясении очень глупо выкидывать такие фортели, — но это всё потом, а сейчас надлежит разрешить ситуацию окончательно и бесповоротно.
Превозмогая головокружение, он открывает дверцу Ауди и буквально за шиворот зашвыривает туда водителя, сопроводив свои действия душевным пинком. А затем бросает на переднее сиденье пачку купюр, вытащенную из кармана пиджака. И говорит, делая страшные глаза:
— Ты очень торопишься, не так ли?
На этом их знакомство обрывается, предположительно раз и навсегда.
Сойдя на тротуар, мужчина окидывает взглядом остальных водителей и машет на них руками — смешным жестом, которым прогоняют голубей:
— А ну пошли вон отсюда! Чего уставились? Кыш! Кыш отсюда!..
Это, как ни странно, действует — небольшая пробка медленно, но верно начинает рассасываться.
Потирая лоб, он разворачивается к парню, который спрашивал про «скорую»:
— Я извиняюсь за всё это дерьмо... У меня был тяжёлый день, меня обоссал пёс по кличке Пибоди, и я...
Мысль, пришедшая в голову, является той самой соломинкой, за которую цепляются утопающие. Много ли людей станут заступаться за выпадающих на трассу психов, если они с этими психами не знакомы?..
— Слушай, — он подскакивает к парню и уцепляется за его воротник, грозно нависая сверху, — Это важно... странно, но правда очень важно. Ты меня знаешь? Ты знаешь, кто я такой?
Отличный идиотский вопрос для этого безумного утра.

Ну вот. Вот так это и бывает. Последние надежды идут псу под хвост, соломинка не выдерживает, и утопающий начинает тонуть. Единственный, кто хотя бы в теории мог прояснить ситуацию, оказывается случайным альтруистом, проходившим мимо; надо бы порадоваться по поводу того, что это общество ещё не окончательно протухло, но сил на это почему-то совсем не остаётся. Адреналиновый движок, работающий с момента пробуждения в парке и до стычки с неугомонным водителем, постепенно снижает обороты, и мир начинает казаться ещё более паршивым, чем был несколько минут назад. Голова принимается гудеть, перед глазами плавают разноцветные круги, а перспективы кажутся совершенно безрадостными. Ещё и мутит, вдобавок ко всему прочему.
Его куда-то тащат — видимо, подальше от дороги. Он бредёт покорно, точно баран на верёвочке, только на минуту отходит в сторону, чтобы подобрать валяющуюся тут же, в стороне, спортивную сумку.
Впрочем, вопросы на минуту его встряхивают, заставляя вяло огрызнуться:
— Я что, на дебила похож? Шестнадцатый год, зима. Дорогу переходят на зелёный. Розы красные, фиалки синие. Малыш Ринго хороший, апачи плохие. Z — последняя буква в алфавите.
А потом становится совсем тошно, и приходится сесть на низкую ограду, отделяющую тротуар от газона.
— У меня проблема, — говорит он, устало потирая глаза. — Огромная чёртова проблема. Я очнулся в кустах возле парка, меня пометил блядский джек-рассел-терьер, и я понятия не имею, кто я, чёрт возьми, такой. Я даже не в курсе, как я выгляжу. Как очутился в этих долбаных кустах. В каком я городе и в каком штате. И похоже, меня сейчас стошнит.
Собственно, переход от слова к делу много времени не занимает. Закончив обблёвывать аккуратную ухоженную клумбу, он отплёвывается и добавляет, уставившись на ржаво-коричневые манжеты рубашки:
— А ещё я, кажется, кого-то убил.
Терять, в принципе, уже нечего.

— Барселона, — вяло огрызается мужчина в ответ на безобидную, в сущности, подколку. — А если б я нажрался накануне, от меня наверняка разило бы перегаром.
Откашлявшись, он оглядывается по сторонам.
— Самая жопа Бруклина. Ну конечно. Глупо надеяться на то, что, очнувшись в жопе Бруклина, ты будешь перемазан свиной кровью, а не чьей-то ещё.
Рубашка едва ощутимо пованивает ржавчиной. Никакая бутафория так не пахнет.
Напротив — запущенного вида парк, а вокруг — безликие коричневые многоэтажки с затэганными стенами и зарешёченными окнами первых этажей. Сразу видно, район из тех, что называют неблагополучными. Здесь витрины немногочисленных забегаловок типа «Бургер-Кинг» закрывают пуленепробиваемыми стёклами, здесь таксисты не глушат мотор, когда пассажиры выбегают купить сигарет, а уровень преступности в таких местах в несколько раз превышают средний показатель по Нью-Йорку — цифры статистики всплывают в голове будто сами собой. Словно после срабатывания какого-то невидимого триггера возникают отметки на воображаемой карте: в Бауэри болтаются бездомные со всего города, в Бронксе правят бал итальяшки-мафиози, на границе Бруклина и Квинса местные бандиты прикапывают трупы, в Брайтон-Бич периодически устраивают кровавые разборки русские, а в Квинсе этим же занимаются латиносы. Каждая вторая проститутка на Таймс-Сквер чем-то больна, каждая первая торчит на наркоте. В Центральном парке даже днём орудуют гопники всех мастей и национальностей. Да даже сравнительно благополучный Манхэттен периодически потряхивает, когда остатки кланов Гамбино и Дженовезе принимаются выяснять отношения.
Нормальным людям вроде не положено интересоваться такими вещами, разве нет?
«Как я здесь оказался? Я живу здесь? Зачем мне вся эта муть про бандитов и шлюх?.. Я коп? Мафиози? Где ключи от машины, документы, мобильник? Если меня ограбили, то почему не забрали эти чёртовы деньги?..»
Чёртова туча вопросов, и все без ответа. Но зато он точно знает, что в сувенирке «Метрополитэн Мьюзеум» на 89 улице приторговывают краденым из-под полы.
Чертовски ценное знание, особенно сейчас.
«Да кто я, чёрт возьми, такой?»
— Вот, — достаёт он из кармана дешёвую пластиковую зажигалку. — Ни документов, ни безделушек. Только вот эта фигня.
Рассказывать про деньги с точки зрения здравого смысла чертовски глупо — в конце концов, никто не даёт гарантии, что добрый самаритянин не огреет его сейчас по затылку и не свалит в рассвет вместе с неожиданно свалившейся добычей. Но тот вроде на типичного гопника не похож, да и сумку надо как-то обосновать.
Вздохнув, мужчина добавляет, поднимаясь и пихая несчастную сумку ногой:
— И деньги. Так что идея с комиссионкой весьма уместна... Сдаётся мне, я выгляжу так, будто катался по полу в разделочном цеху на скотобойне. И пахну примерно так же.
Вопрос про имя заставляет ненадолго задуматься:
— Копы вроде, когда затрудняются с установлением личности, используют имя «Джон Доу». Или «Джейн Доу». «Бэйби Доу», если ребёнок... Чёрт, — смеётся он, пожимая протянутую руку, — да у меня целая толпа родственников. Джон Доу. Рад познакомиться.

— Ну да, — задумчиво тянет новоявленный мистер Доу. — наверное, должно. Чёрт его знает. Я... вряд ли когда-нибудь об этом задумывался. Хотя, с другой стороны, вон — всплыло же. Не режиссёр, конечно, но хоть что-то.
Теперь задумываться об этом хочешь-не хочешь, а приходится. Имена писателей, режиссёров и прочих примечательных личностей носятся в голове одним сплошным роем; он гадает, наугад выхватывает то одно, то другое: «Писатели... Элиот... Уитмен, да. "О, капитан мой! Капитан..." Фицджеральд? Флемминг? Наверное, в детстве мне нравился Флемминг, всем в детстве он нравился... Ещё Купер?.. Или Леонард? Да, пожалуй, Леонард. Ещё МакКарти. Какой-то фильм ещё был... Братья Коэн? Ричи? Спилберг? Этот, с "Таксистом"... Скорсезе? Тарантино? Ну правда, как можно не любить Тарантино.»
Сколько он ни ломает голову, недостаёт одного и того же: к вороху имён, названий и сюжетов никак не прицепляются хоть какие-то маломальские обстоятельства.
«Взять тот же Суперкубок. Я помню, что Барселона сделала Севилью со счётом 5:4. Я смотрел матч дома? На стадионе? В спортбаре? Один или с компанией? За кого я болел, в конце концов?.. Чёрт знает что!»
Попытки совершенно бесполезны. В голове человека, назвавшего себя Джоном Доу, нет решительно никаких воспоминаний, связанных с ним самим. Как в операционной системе: есть гугл и документы с информационными сводками, есть музыка, видеофайлы, календарь, часы, набор базовых навыков и знаний. И эта система принадлежит локальной сети компании, исповедующей жёсткую корпоративную политику, — в ней нет решительно никаких личных сведений. Даже обои на рабочем столе из тех, что устанавливаются по умолчанию.
Он будто бы вошёл в эту чёртову систему из-под учётной записи гостя, хотя раньше имел доступ к аккаунту администратора.
Логин — «Джон Доу». Пароль — «амнезия».
«Пользователь в системе не зарегистрирован. Создать новую учётную запись?»
Он соглашается. (И откуда только берутся эти дурацкие ассоциации?)
Джон Доу. Он крутит своё новое имя так и эдак, примеряет, прикладывает к себе со всех сторон. В воображении всплывает картинка, за которую цепляться совершенно не хочется: он представляет себе помещение морга и бумажку с этим именем на дверце холодильника. Всё логично — неопознанные трупы у копов тоже обозначаются этим экземплификантом.
Десятки, сотни, тысячи мёртвых Джонов Доу в моргах всей страны.
И один живой в Бруклине. Который пропустил мимо ушей теории о наркоте и подпольных собачьих клубах, и теперь немного растерянно оглядывается по сторонам.
Это местечко не похоже на своеобычные ломбарды «плохих районов» — туда обычно тащат всё, что не приколочено, и за что можно выручить хотя бы пару баксов. Туда попадают уличные вывески, ворованные автомобильные номера, украденные мобильники, разбитые и поломанные фотоаппараты, детские игрушки, пластинки, украшения, велосипеды... Здесь же — только одежда, и даже оборудованное телевизором местечко продавца не отгорожено, по местному обыкновению, пуленепробиваемым стеклом — прямой намёк на то, что у продавщицы под стойкой спрятан дробовик.
Судя по выражению её лица, когда она смотрит на Джона, она тоже вспоминает о дробовике. Тот здоровается и улыбается ей так вежливо, как только умеет (натянутая улыбка вкупе с окровавленной рожей подразумевает что-то вроде «я приду к тебе домой и убью твою собаку»).
На призыв не косить под туриста Доу реагирует предельно спокойно и серьёзно, направляясь к ближайшему контейнеру с вещами:
— Не-не, никакого туристского барахла. Сейчас я выкопаю тут футболку с надписью «white power», а обратно срежем через Браунсвилль.
Опытным путём выясняется, что местное барахло в большинстве своём имеет крайне сомнительное происхождение. Вещи поприличнее гордо красуются на вешалках, а вот в контейнерах в первые же две минуты поисков обнаруживаются пара футболок с отчётливыми дырками от ножевых ударов и белая рубашка с весьма подозрительными бледными разводами в зоне воротника. Апогеем поисков становится отличная толстовка, в спине которой красуются три аккуратных пулевых отверстия.
Доу не выдерживает — поворачивается к продавщице и гневно вопрошает, потрясая тремя продетыми в дырки пальцами:
— Нет, вы это серьёзно? Двенадцать семьдесят пять вот за это?..
Продавщица красноречивым жестом опускает руку под прилавок. Джон машет рукой на попытки её вразумить и возвращается к поискам.
А поиски меж тем удручающе затягиваются — все адекватно выглядящие вещи, обнаруженные в процессе раскопок, даже по предварительным прикидкам оказываются коротки в рукавах. Наконец, когда он почти доходит до идеи бросить всё к чёрту и поискать экспресс-химчистку, в завалах всё-таки находятся более-менее приличные свитер, куртка и джинсы.
— Тридцать четыре девяносто. — бурчит продавщица. Расплатившись, Доу направляется в примерочную — приводить себя в относительно адекватный вид и заодно рассовать деньги из пиджака по карманам куртки. Зажигалку он тоже забирает — дьявол таится в мелочах, и кто знает, может, именно эта мелкая дешёвая вещица является ответом на все вопросы.
Из треснувшего зеркала примерочной на мистера Доу пялится какой-то совершенно незнакомый мужик — такие обычно колесят по федеральным трассам в дальнобойных фурах или патрулируют леса в каком-нибудь Орегоне. Общая информация откладывается в голове отстранённо и беспристрастно; так, наверное, судмедэксперты составляют отчёты. Возраст где-то от тридцати до тридцати пяти, рост около ста девяноста, вес... чёрт его знает, около восьмидесяти с лишним кило. Глаза зелёные, нос прямой. Рожа хмурая. Особых примет не обнаружено. Хотя... интересно, стоит ли считать выбритую голову особой приметой? Наверное, нет. Синяки, сплошь покрывающие рёбра,тоже вряд ли считаются. А вот на левом боку обнаруживается нечто более значительное — старый, уже побелевший след от пулевого ранения.
«Я всё-таки коп. Или воевал. Или...»
Третья версия устраивает его определённо меньше, чем две предыдущие.
Вывалив костюм и окровавленную рубашку на прилавок слегка ошалевшей продавщице, Доу напутствует:
— Это вместо чаевых. За сервис. Учтите, это костюм от... Милано, кажется... Тут же «Boggi Milano» написано, да? Так вот, он стоит чёртову тучу денег, и я его очень любил. Наверное. Может быть. Так что будьте с ним аккуратнее.
Сплавив костюм, он оборачивается к парню, про существование которого успел, кажется забыть... и зависает с видом беспомощным и растерянным.
Потому что понятия не имеет, куда идти и что делать дальше.

Отредактировано Jason Burke (04.01.2016 02:23:33)

Доу сейчас сам себе напоминает забагованную программу, криво написанный код, где циклы бесконечны, а переменные обнуляют друг друга. Как он ни вертит в руках проклятую зажигалку, никаких более-менее внятных ассоциаций она не вызывает — ну, яркий пластиковый прямоугольник. Ну пьезоэлемент внутри. Газ.
Щелчок. Возникает небольшой язычок пламени.
Что вообще должны ощущать курильщики, чёрт бы их побрал?
— Ну... Даже если я и курю, — смеётся Доу в конце концов, — то только что, по ходу, открыт самый надёжный способ бросить. Напомни мне запатентовать методику.
Но сигареты он всё же решает по дороге купить.
Загазованный воздух Бруклина кажется удивительно свежим после душной, пропахшей лежалыми тряпками комиссионки. Идея насчёт перекусить кажется Джону всё более привлекательной, и он покорно топает за своим проводником, попутно размышляя о том, ему, кажется, повезло наткнуться на одну из самых нетривиальных личностей Нью-Йорка. Но в конце концов он решает, что честно было бы и поделиться своими наблюдениями на этот счёт.
— А ты рисковый парень, — говорит он задумчиво. — Ну, то есть, любой другой, найдя на дороге типа вроде меня и выслушав всю эту идиотскую историю, вызвал бы копов или психушку. Или и то и другое. Может, я чокнутый маньяк или мафиози, а всю эту байду с амнезией просто выдумал. То есть, не то чтобы я не был тебе благодарен за то, что ты взялся со мной возиться, просто это всё... как-то странно. Ну, то есть, нормальный человек так бы не поступил. То есть, нет, я не то хотел... Тьфу, чёрт, — смеётся он, окончательно сбившись, — в общем, оратор из меня как из дерьма пуля, но всё равно спасибо тебе — вот что я имел в виду.
Фастфудовая жральня на другой стороне улицы отчаянно воняет не то бургерами, не то хот-догами. Запах так себе, но желудок отзывается вполне недвусмысленно — бурчит так громко, что, кажется, слышно за квартал отсюда.
Вместе с этим выясняется ещё один неприятный факт: лёгкая прогулка сказывается на самочувствии Джона явно не лучшим образом. Начинают отчаянно ныть отбитые рёбра, спину простреливает болью, а голова, кажется, и вовсе вот-вот взорвётся.
— В полицию я не пойду, — бурчит Джон под нос, старательно пытаясь сохранить равновесие и не оступиться на низком бордюре. — Это же для них будет просто подарок, свалившийся с небес. Зуб даю, тут же выяснится, что это я убил Кеннеди, пристрелил Кобейна и закопал Джимми Хоффу на президентском поле для гольфа. А вот частные детективы — это мысль... Чёрт, я думал, они только в телесериалах бывают.
В забегаловке почти нет народу, просторно и тихо — то, что нужно для такого сумасшедшего начала дня. Пришвартовавшись у ближайшего столика, Доу выковыривает из карманов несколько купюр и впихивает Эрни:
— Раз уж у меня сегодня нечто типа дня рождения, я угощаю. А пока пойду рожу вымою, пока меня не перепутали с мясной тефтелькой.
В туалете воняет мочой вперемешку с дезинфицирующим средством. Работающий кран обнаруживается только в третьей по счёту раковине, да и там течёт только холодная вода. Впрочем, это неплохо приводит в чувство.
Доу наблюдает за тем, как ржавая вода исчезает в сливе раковины, и ситуация кажется ему всё подозрительней и подозрительней. В самом деле, парень буквально выдёргивает его из-под колёс, затем возится с ним, не тащит в полицию, а на слова о предполагаемом убийстве реагирует так спокойно, будто сам ежедневно убивает по парочке человек перед завтраком. Да ещё и знакомство с «частными детективами». Серьёзно, много ли знакомых частных детективов у среднестатистического нью-йоркца, а?
К столику он возвращается в изрядно подурневшем расположении духа.

Джон тяжело плюхается за столик и бурчит в ответ:
— О, спасибо. Теперь от меня хоть псиной за милю не разит.
Всё ещё слегка разит, на самом деле, но когда принюхиваешься, этого уже не замечаешь. Джон принюхался.
Официантка пытается строить глазки. Доу улыбается ей в ответ вежливо и ни к чему не обязывающе, отмечает детали — ни для чего, просто чтобы чем-то занять мысли, отвлечься. Молоденькая, но дети наверняка уже есть. Красится ярко, но не слишком вызывающе; косметика дешёвая, лак на ногтях потрескался. Взгляд ленивый, с оттенком безразличия, какой бывает у мизантропов и не совсем ещё глубоких стариков. Передний карман фартука протёрт в четырёх точках, аккурат по размеру пачки сигарет. Нос аккуратный, но, вероятно, был один или два раза сломан — есть лёгкая ассиметрия, ноздри немного разной формы; снизу вверх это особенно хорошо видно. Носит простецкие серьги-колечки, но в правом ухе два лишних прокола, видимо, следы подростковых бунтов.
Такая же, как и тысячи других.
Когда Салли уходит, Джон принимается мрачно гипнотизировать взглядом принесённые тосты с такой интенсивностью, что они, кажется, обугливаются на глазах. Наверняка, конечно, с ним сейчас играет злую шутку паранойя, но больно уж гладко всё складывается. Отправить за объектом «хвост», наладить контакт в напряжённой ситуации — тут очень кстати подворачивается происшествие на дороге. Завязать дружелюбную болтовню, помочь по мелочи, втереться в доверие. А потом привести тёпленького прямо к «частным детективам». Вместе с деньгами. Отличный план ведь.
— В полицию я не пойду. — повторяет Доу, испепеляя тосты взглядом. — Не хочу, чтоб на меня понавешали того, чего я не делал.
«Или даже того, что делал.»
— В розыск подают не сразу... даже если есть, кому меня разыскивать. Но, с другой стороны, чёрт знает, сколько я времени болтался до того. И где. Может быть, кто-то и спохватился. Но ты мне вот что скажи...
Решение сразу расставить все точки над «i» почему-то кажется оптимальным. Доу откидывается на спинку стула и нападает на кофейник; кофе оказывается предсказуемо дрянным, но выбирать не приходится.
— ...Ты мне вот что скажи. Я сейчас, может, выставлю себя последним параноиком, но тут уж положение такое. Когда ты приходишь себя в кустах, в компании с полной сумкой баксов, — это же не добрый боженька их с неба скинул, верно? И вряд ли я заработал их в поте лица, просиживая штаны каким-нибудь клерком в конторе. Стало быть, у этих денег наверняка есть хозяин, и я не исключаю возможности, что он захочет их вернуть. И тут вдруг появляется добрый самаритянин с краткой обзорной экскурсией по Бруклину и «частными детективами». Что бы ты подумал на моём месте?
Доу смотрит выжидающе и внимательно, ловит реакции, мимику, жесты, интонации. Это важно — один промах, и придётся коротать остаток дня (а может, и жизни) в компании разозлённых бандитов, которые вряд ли поверят в историю с амнезией.
«С другой стороны... Чёрт, да может, я просто в лотерею выиграл?»
Хочется верить в лучшее.
Не получается.

Джон слушает внимательнейшим образом, слушает и смотрит пронизывающе, внимательно — как живой рентген, как самый точный в мире сканер. От его наблюдений сейчас зависит слишком многое, чтобы позволить себе упустить хотя бы самую малейшую деталь, и поэтому он так внимателен — ищет малейшие оттенки неуверенности и лжи в жестах, в направлении взгляда, в наклоне головы.
Ищет — и не находит.
Парень говорит совершенно искренне и рассуждает, надо заметить, весьма толково. Из всей речи Доу особо отмечает про себя специфический лексикон и акцент на легальном трудоустройстве. Видимо, у его собеседника всё-таки случались проблемы с законом, завершившиеся, судя по всему, тюрьмой, иначе откуда бы у молодого парня... сколько ему? Двадцать три, может, двадцать четыре... Откуда бы у него взяться столь детальной осведомлённости о «досудебных предвариловках», «бобиках» и «шестёрках»? Наверняка сидел.
Впрочем, это же чёртов Бруклин. Здесь каждый второй если не сидел, то скоро сядет.
«И вот почему нельзя было очухаться где-нибудь на Манхэттене, а?»
Правда, касаемо логики больших боссов у Доу откуда-то имеется собственное мнение. Он уверен в том, что у всякой крупной шишки свои представления о способах достижения целей, и иногда способы эти расходятся с логикой весьма ощутимо. А уж если у этого самого босса имеются амбиции и определённые таланты в политической сфере, то тогда не только в путях достижения, тогда и в самих этих целях сам чёрт ногу сломит.
Доу усмехается про себя: если предположения о возможной подставе отдавали паранойей, то от рассуждений про боссов и политические амбиции так и разит зачатками мегаломании. Букет становится всё гуще и развесистее.
Впрочем, пара миллионов баксов в спортивной сумке ненавязчиво намекает на то, что оба предположения не так уж и фантастичны, как кажется на первый взгляд.
Джон быстро расправляется с тостами, а затем принимается методично опустошать кофейник. Еда приводит организм в более-менее нормальное состояние, а самого Доу — в хорошее расположение духа. По крайней мере, перспективы уже не кажутся ему такими мрачными, как несколько минут назад.
— Да уж, — говорит он, вытрясая в чашку остатки кофе, уже больше напоминающие грязь, — Ты извини за такие предположения, я без наезда. Сам понимаешь, в моей ситуации хочешь-не хочешь, а будешь цепляться за любую возможность... Вот если бы тебя подослали бандиты, — Доу смеётся, потому что сейчас это предположение действительно кажется просто смехотворным, — тогда я, по крайней мере, хоть что-то о себе смог бы выяснить. Очень, знаешь ли, неуютно, когда говоришь о себе «я», а за этим «я» ничего нет. Вообще ни хрена.
Он замолкает на минуту, прислушиваясь в себе, снова и снова тормоша память, в которой по-прежнему зияет дыра размером с одну человеческую жизнь. А затем тянет задумчиво:
— Знаешь... Наверное, ты прав, — запиши адрес, или... есть визитка или что-то в этом роде? Просто, если так подумать... Мне ведь выпал шанс, о котором многие просят, — вот так взять и начать жизнь с чистого листа. С нуля. Можно придумать себе какое угодно прошлое — да хоть агента ЦРУ, хоть техасского ковбоя, хоть проповедника из Оклахомы... Чёрт, да целая куча людей наверняка уши бы свои съела за такую возможность! Так что... мне надо поразмыслить, наверное. Решить для себя, хочу ли я что-то обо всём этом знать.
Доу утыкается в чашку кофе и разглядывает отражение на маслянисто-чёрной поверхности. Отражение едва заметно рябит и хмурится на него из чашки с явным недоверием и настороженностью.
Ничего. У них ещё будет время привыкнуть друг к другу.

Отредактировано Jason Burke (30.01.2016 01:49:18)