Большие карие девичьи глаза широко распахнуты и смотрят внимательно и настороженно. Каждое слово брата кажется чем-то противоестественным и совершенно нереальным. Он не может и не станет с нею так поступать. Он не отпустит ее в полицейский участок ни одну, ни в сопровождении, ни как бы то ни было еще, потому что если бы отец узнал об этом, он бы очень рассердился и непременно объяснил Эдмунду, что пятнадцатилетняя Сибилл, с чьей кожи еще не сошли ожоги, не может находиться среди людей, которые не желали, не желают и никогда не будут желать ей добра. Но отец не рассердится. Потому что их отец мертв.
Пагубное осознание вспыхивает в разуме каждое новое утро и начисто отключает желание спорить и даже жить дальше. Девочка прижимает колени к груди, накрывается одеялом, а глаза тотчас же заполняются слезами. Она плачет почти все время, что находится рядом с братом и в одиночестве, плачет, когда врачи приходят менять повязки на руках, плечах, шее и спине, она плачет, когда засыпает и почти всегда - когда просыпается. Изредка ей удается переключиться, но эти периоды не длятся слишком долго и Сибилл раз от раза, вновь и вновь начинает ронять слезы. Ей больно, плохо и страшно. И больше всего на свете она хочет до конца своих дней просидеть в этой комнате с Эдмундом, чтобы он не оставлял ее ни на минуту и не заставлял отвечать ни на чьи вопросы. Впрочем, что касается последнего, то отвечать ей и без того не приходится. Юная Йорк совершенно нема и вытащить из нее хотя бы одно слово не удалось ни брату, ни нанятому сразу после похорон семьи талантливому психиатру, пока еще заботящемуся только о том, чтобы установить с девочкой доверительные отношения. Это, впрочем, тоже является непосильной задачей, потому что еще вчера утром Сибилл плеснула брату в лицо газировкой просто потому что он отказался ехать на кладбище в четвертый раз за день. А если она не хотела взаимодействовать с единственным дорогим человеком, значит, всем остальным и надеяться было не на что.
Положение их, в одночасье ставшей крошечной семьи, было незавидным. Над выжившими Йорками все еще висела угроза уничтожения, протягивать им руку помощи не торопились даже некогда очень близкие друзья семьи, а внушительное наследство еще предстояло принять, не говоря уже о таких бытовых вопросах как здоровье пострадавшей в пожаре Сибилл, место жительства и управление семейным бизнесом. Отчего-то Йорк это казалось безумно смешным. У них больше не было семьи, зато был семейный бизнес, без их отца у них не было фамилии, зато все еще оставались фамильные обязательства. Впрочем, объяснять такие вещи младшей из Йорков было совершенно бесполезно. Она всегда была и оставалась самым слабым звеном семьи, прежде всего потому что о единственной девочке заботились четверо старших братьев и отец, а потому она просто не могла быть готовой к таким чудовищным и ужасающим переменам. С ней не было смысла пытаться договориться. Потому что пять дней с момента трагедии - слишком малый срок, чтобы справиться с осколками собственных розовых очков, слишком глубоко засевших в душе, разуме и сердце. Каждая минута ее жизни проходила с болью в груди и пока Сибилл не справилась с этой болью, она не хотела и не могла никого слушать. Даже брата. Даже ради него, безумно любимого, она не готова была идти ни на какие уступки. И именно поэтому, Йорк считала предательством ее понуждение к поездке в участок. Она знала, что там ее не ждет ничего хорошего - только много вопросов, очередной мозгоправ и бесконечная боль, раскаленным свинцом, разливающаяся по венам. Сибилл была еще слишком юна и слишком разбита, чтобы понять, что брат отправляет ее в полицейский участок не потому что хочет от нее избавиться и хочет ее предать, а потому что он все еще опасается за их жизни и знает, что управление полиции по их округу - единственное место, где юная Йорк будет в безопасности, пока он разбирается со всеми делами.
Сибилл даже не поднимает глаз на своего нового мозгоправа. Мерзкая женщина с дурацким парфюмом и ужасающим именем Энжел была для нее отвратительна лишь оттого, что работала в полицейском управлении. В этом месте могли работать только самые ужасные и беспринципные люди, которые желают зла Сибилл и всегда ненавидели ее отца. А те, кто ненавидел людей, которых Сибилл любила совершенно точно не могли быть хорошими. По этой причине Йорк вот уже сорок минут сверлит глазами точку на полу и игнорирует начисто все вопросы ей адресованные. Она не хочет отвечать. Ни на попытки договориться, ни на попытки задавить авторитетом. Голос психотерапевта звучит в ее голове фоновым шумом. Сибилл хочет спать и никогда не просыпаться. Или же проснуться прямо сейчас и понять, что все это - страшный сон. Но ни того, ни другого ей не видать и она уже думает, что нужно швырнуть в эту женщину чем-нибудь потяжелее, а потом сбежать. Но Йорк знает, что расстроит такой выходкой своего брата. Поэтому она продолжает сидеть на месте, а потом берет листок бумаги и нетвердой рукой записывает просьбу налить ей воды.
Стоит только женщине выйти за пределы кабинета, как Сибилл вскакивает на ноги и выбегает из кабинета, наблюдая удаляющуюся спину Энжел. Как только та заворачивает за ближайший угол, Йорк со всех ног, не взирая на боль от ожогов под бинтами, бежт в противоположную сторону. Главное полицейское управление кажется огромным и девочка не помнит, куда ей следует идти, так что поднятая психоаналитиком тревога по поводу потери девчонки вызывает у Сибилл панику. Она несется по пустому коридору и заворачивает в первый попавшийся угол, даже не замечая, как врезается в незнакомца.
